Летняя луна
Шрифт:
– Хорошо, Чара. Я подожду снаружи. Вместе с Таддеусом.
«Зря пошел на все эти уступки, – с горечью подумал Рансом, лежа без сна и вглядываясь в нависавший над ним балдахин. – Она могла бы сейчас лежать рядом, в этой же постели, где они еще вчера занимались любовью, если бы Регли не устроил балаган».
Судя по всему, старый епископ слишком усердно взялся за исправление ситуации. В итоге Рансом остался в одиночестве, Мерлин удалилась в свою спальню, Таддеус стоял на страже у ее двери, а епископ спал в соседней комнате, чтобы сохранить хотя бы видимость приличий.
И что хуже всего, этот священник обращался с Рансомом
Нет, он всего лишь хотел исполнить свой долг. Но, честно говоря, дело было не только в этом. Просто он уже устал от куртизанок и любовниц, от их ревности, пустых расходов, мелочных обид – всего, что приходилось терпеть ради удовлетворения физических потребностей. В последнее время это все больше раздражало его, и он стал больше времени проводить в правительственных учреждениях, а не в борделе. Без сомнения, именно поэтому на него так повлиял этот проклятый афродизиак.
Рансом по-прежнему настолько сильно желал Мерлин, как если бы чертово зелье все еще действовало. Ему очень трудно было себя контролировать. Если честно, ему это и не удавалось. Он лежал, разгоряченный и жаждущий, и слава Богу, что Таддеус и епископ, как старые девы, неусыпно охраняли покой Мерлин. Если бы не они, понял Рансом с унизительной ясностью, недолго бы он боролся со своими желаниями.
Рансом отбросил одеяло и встал. Начал ходить взад-вперед, но сильно ударился босой ногой о какой-то резной сундук, и желание двигаться пропало. Он был зол на Таддеуса, который оставил крошечный огарок свечи – его едва хватило, чтобы раздеться и лечь. Наверное, старик думал, что без света Рансом не захочет никуда выходить и будет вынужден остаться в комнате.
Свет луны пробился сквозь занавески. Рансом слегка сдвинул в сторону пахнувшую плесенью парчу и изучающе посмотрел в открытое окно. По земле стелился плотный туман, создавая иллюзию неровного пола всего в паре футов под окном. Он знал, что это лишь видимость – расстояние до брусчатки было гораздо больше, чем казалось, – но это ощущение близости успокоило его. Рансом жил, постоянно скрывая свой страх высоты. Он не мог избавиться от него, но стремился хотя бы внешне его не выдавать. Он сумел так организовать свою жизнь, чтобы уменьшить эту проблему до уровня мелкого неудобства. Он не вспоминал об этой слабости месяцами, и теперь старался не обращать внимания на появившиеся вновь неприятные ощущения.
Он стоял, подняв руки вверх и держась ими за наличники окна. Легкий бриз ласкал обнаженное тело. Увы, прохладный ночной воздух не смог остудить его пыл и страсть.
Мерлин – самое загадочное, самое очаровательное существо из всех, кого он встретил за свою жизнь. На нее не действовала ни одна из его годами отработанных тактик – ни уговоры, ни искушение, ни давление. Он не сомневался, что смог бы сломить ее, если бы всерьез захотел, только этот вариант был ему не по душе. Несмотря на то что он не мог позволить себе с ней лишних сантиментов, сильное давление в конкретной ситуации он применил бы только в случае, если речь зашла бы о жизни и смерти.
Рансом обернулся назад, посмотрел в сумрак комнаты. Возвращаться
Он запрокинул голову, размышляя над иронией судьбы. Самый завидный вдовец на территории королевства: богатый, титулованный, обладающий властью и привлекательной внешностью, – и получил категорический отказ из-за какого-то сломанного змея. Наверное, это смешно. Рансом попробовал рассмеяться, но получившийся звук походил скорее на стон. Епископ пугал Мерлин расплатой за грех и порицанием общества, Таддеус назвал ее дурой с куриными мозгами, сам он испробовал все средства убеждения: от нежных комплиментов и до страстного поцелуя, при воспоминании о котором у Рансома засосало под ложечкой.
И все впустую. Мерлин всех выслушала, а потом повернулась к нему и вновь спросила, зачем он сломал ее змея.
Да, он совершил, наверное, роковую ошибку, хотя до сих пор так и не понял, в чем она заключалась. Он извинился за испорченного змея, объясняя случившееся боязнью за Мерлин и своей неловкостью. Он обещал подарить ей сотню таких змеев, которые будут не хуже сломанного.
– Но это же был мой эксперимент, – серьезно ответила она.
– Змей – эксперимент? – Возможно, в его голосе послышалось недоумение.
– Да, – сказала она. – Теперь я знаю, как полететь.
Посмеиваясь про себя над Мерлин, он решил, что сейчас лучше промолчать. Пару секунд она смотрела на него долгим, пронзительным взглядом дымчато-серых глаз, который, казалось, проникал в самое сердце. А потом произнесла:
– Я не могу выйти за вас замуж.
Рансом стиснул зубы и закрыл лицо руками. Эта неудача огорчила его. Он никогда не любил проигрывать, а сейчас, мучимый еще и физической страстью, переживал поражение особенно болезненно. Таким оскорбленным, рассерженным и уязвимым он не чувствовал себя очень давно. Пожалуй, с тех пор, как его незаслуженно обвинили в списывании спряжения латинских глаголов с учебника младшего брата.
Рансом откинулся назад и прикрыл глаза. Боже, как он устал. Он попробовал расслабиться, выкинуть все из головы – и незаметно заснул. Ему приснились латинская грамматика и воздушные змеи, которые врезались в землю и больше не могли летать.
Когда он проснулся, в комнате было тихо, луна уже зашла, а туман рассеялся. Рансом снова задремал. На этот раз ему приснился кошмар: будто он летел на воздушном змее, который поднимался все выше и выше, на страшную высоту, с которой даже не было видно земли, и вдруг змей исчез, а он начал падать. Он хотел закричать, но даже не мог вдохнуть, чтобы набрать в легкие воздуха, и не было никакой надежды спастись…
Рансом пробудился, дрожа, в холодном поту. Щека упиралась в прохладные ромбы оконных стекол. Задержав дыхание, он облокотился о стекло и металлическую раму и слушал, как стучит сердце. Был и какой-то другой звук, который сначала казался эхом этого стука, неотъемлемой частью ночного страха. Рансом медленно выдохнул. С первым осознанным вдохом разум и тело его окончательно проснулись. Он замер. Кровь тяжело застучала в висках, но эти удары не заглушали тех, других звуков.
Это были шаги. В комнате находился кто-то еще. И неподвижный воздух вдруг наполнился запахом эфира.