Лето кончится не скоро
Шрифт:
– Шур, ты куда?
Он сказал хрипловато:
– Погляжу в воду. Может, Кустик правду говорил насчет карасей…
Шурка боялся, что она пойдет следом и увидит его мокрые глаза. Но Женька осталась на месте.
Шурка лег на щербатые теплые кирпичи. Опустил голову. Толща воды была темной, но совершенно прозрачной. На трехметровой глубине отчетливо виднелось дно: сплетение умерших водорослей, ил, кирпичные обломки.
Карасей, конечно, не было, но серебристыми стрелками метались туда-сюда подросшие
Шурка пригляделся. Полузатянутые илом кирпичи были очень большие. Наверняка из прошлого века. На одном он даже разглядел оттиснутые буквы: К. Л. Наверно, фабричное клеймо…
Теперь Шурка видел, что кирпичи под водой лежат плотно друг к другу. Они составляли слегка наклонную плоскость, почти целиком занесенную илом. Сквозь ил выступал карниз. И Шурка наконец понял, почему не может оторвать глаз. Карниз образовывал восьмиугольник.
Ну, или, по крайней мере, часть восьмиугольника. Она выступала из-под ила.
Может быть, это рамка люка? Может быть, как раз тут и есть нужная Гурскому дверца?
И Шурка вдруг почувствовал, как ему хочется поскорее развязаться с этим! И стать как все…
Он вскочил, вернулся на песок, суетливо вытащил из одежды отвертку. Сдернул с нее резиновый трубчатый наконечник (Шурка надевал его, чтобы не напороться случайно, когда отвертка в кармане).
– Жень, я сейчас…
– Ты куда?.. Шурка, не надо! Одному опасно! Платон же говорил…
– Да я только здесь, у мостика! На минутку!
Он сунул отвертку за пояс на плавках и – к воде!
На этот раз вода оказалась холоднее. Неласково сжала Шурку. Но видно было хорошо, хотя кирпичи и казались размытыми. Шурка начал разгребать ил. Скорее, скорее, пока нехватка воздуха не сдавила грудь… Ил облачком повис в прозрачной плотности. Еще… Вот досада…
Не было восьмиугольника. Отчищенные кирпичи представляли собой как бы граненую букву «С». Просто остатки орнамента. И никакого намека на люк…
А грудь уже стискивало безжалостно. И холод – все сильнее. Он выгнал из Шурки остатки июльского жара, сотней иголок вошел в тело. Просто зимний холод. Как там, на перекрестке, когда Шурка ждал «мерседес» Лудова… Машина и сейчас возникла из тьмы! С горящими фарами! В упор!..
Нет!
Шурка рванулся вверх. Сквозь зеленую толщу увидел желтое расплывчатое солнце. И край мостика, и Женькину голову. И руки, которые Женька тянула к нему…
Он лежал на горячем песке, на спине. Женька всхлипывала над ним.
– Дурень какой, честное слово… Зачем тебя туда понесло?
– Так… Зря… Это ты меня вытащила?
– Ты сам. Я только помогла выбраться.
– Неправда. Ты за мной ныряла.
– Да нет же. Смотри, волосы сухие…
Шурка лег на бок, взял Женькину ладонь, положил ее себе под щеку. То ли показалось, то ли правда Женька еле слышно сказала: «Сашко?…»
«Сестренка…»
Вот так он будет лежать долго-долго. Вечность. Плевать ему на Гурского, на восьмиугольные двери…
Но вечности не получилось. С веселым гомоном вернулись из зарослей «охотники». Кустик прижимал к тощей груди добычу: пятнистого черно-белого крольчонка. Очень спокойного.
– Смотрите, он сам к нам подбежал!.. И еще – вот! Я совсем не боюсь! – Он взял кроличьи уши и концами пощекотал свои ребра. – Убедились?
Женька встала. Погладила кролика.
– Какой симпатичный. Правда, Шурка?
– Да, – неловко сказал Шурка. Он все еще лежал.
Платон пригляделся.
– Купался, да? Волосы и плавки мокрые…
Шурка сел. Сказал честно:
– Я нырнул с мостика. И чуть не отдал концы. Хорошо, что Женька помогла.
Платон никогда не старался быть строгим командиром. И здесь не стал делать долгого выговора. Только вырвалось у него:
– Вот дубина! Я же говорил, что опасно!
Шурка покаянно сопел. И Платон добавил еще. Но тихо:
– Один раз уже помирал. Еще захотелось?
Шурка повесил голову. Все насупленно молчали. Чтобы уйти от тягостной виноватости, Шурка погладил по ушам крольчонка.
– А куда его теперь?
– Пускай бежит к маме, – с торопливой веселостью откликнулась Тина. – Пойдем домой и по дороге отпустим. Там, где взяли.
Этот разговор стряхнул со всех неловкость. Заспешили, натягивая одежду. Потому что и правда пора домой. Ник сказал, что крольчонка надо отпустить немедленно.
– Иначе я его слопаю живого, так есть хочется.
Шурка почувствовал, что и он просто помирает от голода. Несмотря на все переживания.
Он заплясал на песке, натягивая шорты, привычно тряхнул их, чтобы проверить: на месте ли отвертка? И обмер. Не было в кармане привычной тяжести.
И не могло быть! Ведь нырял-то он с отверткой за поясом, а вынырнул… ну ясно же, без нее!
Шурка кинулся на козырек моста. Упал там ничком, свесил голову.
Отвертка лежала на расчищенных от ила кирпичах. Вернее, стояла торчком – деревянная ручка была как поплавок.
Шурка опять лихорадочно скинул штаны.
– Ты куда! – Платон ухватил его за локоть. Подоспели и другие.
Шурка дернул руку.
– Я сейчас… Там отвертка осталась. Мне ее… обязательно надо… Я быстро!
– Рехнулся, – сказал Платон. – Тут же глубина. Кажется, что дно близко, а на самом деле…
– Да нет же! Я уже доныривал!
– Не смей, – железно сказал Платон.
И Шурка понял, что не посмеет без разрешения.
– Ну, Платон… ребята… – Он почувствовал, что сейчас разревется. Как-то все пошло наперекосяк. Разом. – Ну, пожалуйста…