Лето страха
Шрифт:
— Сколько от опухоли осталось?
— Пока трудно сказать. Эти астроцитомы растут очень медленно и совсем помалу. Они чем-то похожи на корни сорняков. Через день-два мы сможем обсудить кое-какие новые методы лечения.
В разговоре возникла пауза, во время которой я заметил в глазах Пола Нессона полнейшее отупение от охватившей его усталости.
Коррин высморкалась в бумажную салфетку, откашлялась и спросила:
— Долго все это будет продолжаться?
— Пока можно лишь строить предположения, а потому сейчас я не хотел бы касаться этой темы. Эта разновидность
— Были у вас случаи, когда опухоли полностью исчезали? — спросил Джо.
— Нет. А теперь Изабелла около часа проведет в послеоперационной палате, потом я хотел бы поместить ее в реанимацию. Через пару часов она сможет сказать вам несколько слов. Ну а после этого, как я полагаю, вы тоже сможете немного передохнуть.
— Спасибо вам, — сказал я.
— Пожалуйста, — ответил Нессон, после чего снова исчез за двойными дверями.
На голове Изабеллы была громадная марлевая повязка, очень похожая на тюрбан. Оба глаза распухли, причем под левым уже появился фиолетовый отек. Ее все еще подпитывали кислородом — через вставленную в нос пластиковую трубочку.
Она не сразу узнала меня.
Характеристики жизнедеятельности организма выводились на экран стоявшего в углу монитора.
Я прижался щекой к ее щеке и прислушался к дыханию.
— Ты даже не поверишь, — сказала она, когда наконец пришла немного в себя. Ее голос был тих, но слова она произносила четко. — Я уже начинаю поправляться. Мне снилось это, когда я была под... что они вынули все плохое... гадость... из меня. Со мной все будет о'кей. Ни заикания, ни оговорок.
— Я люблю тебя, — сказал я.
— Я так рада... что ты пришел.
— Ты все еще моя маленькая?
— Я буду твоей маленькой, пока... пока... ты... будешь хотеть меня.
— А как насчет того, чтобы навсегда?
— Навсегда... звучит очень даже мило.
Несмотря на то что я был измучен, у меня хватило сил удивиться, когда в больничном холле я увидел Карен Шульц. Ее каблуки громко процокали по плиткам пола, и она мгновенно высмотрела меня в напряженно тихой группе людей прежде, чем я осознал, что это она.
Она коротко улыбнулась всем, пожала каждому руку, когда я представил ее, и сразу устремила свои усталые глаза на меня.
— Рассел, мы можем поговорить?
Я вышел с ней на улицу.
Термометр в аллее на противоположной стороне улицы показывал девяносто градусов. Хрупкая женщина толкала перед собой вверх по склону — к башне — инвалидное кресло с крупным мужчиной, и кресло это двигалось зигзагами.
— Ну как она?
— Отлично. Они удалили большую часть опухоли.
— О Рассел, как же я рада слышать это! — Она смахнула со щеки слезу и отвернулась, стала смотреть на шоссе. — Я никогда не знаю, что надо делать в... ситуациях, подобных этой, — сказала она смущенно.
— Хорошо, что пришла. Хочешь, можешь оставить цветы или записку.
— Нет. Я пришла по делу. — Она обхватила себя руками
В ожидании, когда она заговорит, я закурил.
— Смотри, — сказала она, повернувшись ко мне. В ярком послеполуденном свете Карен выглядела лет на сто. — Я была... жизнь... порой полна компромиссов. Я всего лишь одинокая девушка, которая нуждается в своей работе и любит свою работу. И если я даже время от времени спорю с Винтерсом по поводу его решений, то в конце концов он именно за это и платит мне. Я хочу сказать, никогда ничего я не делаю против кого-либо в нашем управлении. Я люблю наше управление и считаю, мы не даром едим свой хлеб, мы занимаемся нужным делом. Но...
Карен посмотрела в сторону аллеи, и голос ее почти совсем пропал.
— А не могли они подобрать для больницы более отвратительного места?
— Нет, наверное.
В глазах Карен застыла боль, хотя они по-прежнему казались непроницаемыми.
— Послушай, ты разговаривал с Четом об этих... несообразностях в деле?
— Да.
— И ты представляешь, что они могут означать?
— За ними стоит тот факт, что Мартин намерен обвинить меня и мою дочь в преступлении, которого мы не совершали.
— Это так. Но ты отстаешь на один шаг, Рассел. Ты представляешь себе, что все это означает в практическом смысле?
Я не смог представить себе, но невольно подумал о том, что Карен увидела отснятую Мартином пленку про меня и Элис Фульц. Хотя какую пользу из этого мог извлечь Пэриш, если бы обнародовал ее именно сейчас, я не представлял.
— Пока не знаю, как реагировать на действия Мартина, — сказал я.
— Рассел, я скажу тебе. Ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката по уголовным делам?
— Да.
— Найми его.
Эта плохая, но, по-видимому, неизбежная идея, казалось, явилась ко мне из какого-то дальнего уголка моего сознания.
— Ты думаешь, Пэриш собирается передать дело окружному прокурору?
— Рассел, он уже сделал это.
Глава 22
Я просидел с Изабеллой все три часа, пока она спала.
Пока я смотрел на ее распухшее лицо, на некогда очаровательную, а сейчас обмотанную марлей головку, на пластиковую кислородную маску, пересекающую рот и нос, я лишь дивился тому, как далеко смогла зайти эта женщина, под какую угрозу поставлена и каким пыткам подверглась ее плоть, как предала ее жизнь.
Позади себя я услышал шорох шагов, решил, что зашла медсестра, но, обернувшись, увидел ее, ту, что искала меня, женщину со скорбным взглядом темных глаз, увидел Тину Шарп из «Эквитебл».
— Мы можем поговорить?
— Давайте выйдем, — сказал я.
Пахла Тина Шарп неприятными духами. В руке держала сумочку. Глаза у нее были чуть навыкате, бесцветные и невыразительные.
— Извините, что приходится отлавливать вас подобным образом, — сказала она. — Но вы не ответили ни на мои звонки, ни на мое письмо.