Лето волков
Шрифт:
– Куда заглядуешься? Держи заклепку ровно…
Несильными ударами кузнец расплющил раскаленную заклепку, соединяя два куска металла. Пустой рукав дергался. Вытер пот, посмотрел на Ивана.
– Чего?
– Гнат. Постоянно приносит тебе из леса всякое добро.
– Ну?
– И при немцах тоже так вот?
– Кругами заходишь, лейтенант. Дурней немцы сразу стреляли, это известно. Токо немцы до нас приходили, може, раза два-три в месяц. Когда за партизанами гонялись или пограбить.
Олена рассмеялась:
– «Матка,
Она очень искусно воспроизвела говор пришельцев. Лейтенант не мог не улыбнуться, но Гнат не обратил на жену внимания.
– Мы скотину от немца ховали. В подполах, погребах, в лес гоняли. И Гната так же. Хоть дурень, а свой, глухарский. Ты не про то хотел узнать, Иван.
– Прокоп Олексеич, что тебе Гнат с лесу приносит?
Крот подошел к углу, где было накрыто куском брезента какое-то барахло.
– Качни пару раз! – крикнул жене.
Та взялась за рукоятки мехов. Дырявый шатер над горном окутался дымом, но угли разгорелись бело и ярко. Крот сдернул брезент. Под стеной лежали обрезки свинцовых и медных проводов, ротор, сбитые со снарядов пояски, детали от орудия…
– Цветмет, – сказал кузнец. – Свинец, медь, хром. Сам знаешь, с этого на гончарне краску делают, глазуровку. Я по госцене сдаю. Дурню гроши не до чего, одежкой расплачуюсь. Сапоги дал. Ще ватник, шапку. Ношеные трошки.
Олена бросила быстрый взгляд на мужа, промолчала.
– Неплохо используешь дурня.
– В гончарню сдаю не железки, а окиси! Поплавь с азотной кислотой, с фоспорной, серным газом подыши, да поплюй в ведро кровью, поймешь, кого я спользую, его или себя.
Олена поглядела в кусок облезшего зеркала, вытерла копоть со лба.
– Верно я говорю? – гаркнул Крот.
– Верно, Прокоп Олексеич, – быстро обернулась жена.
– Знаешь, где Гнат все это берет?
– Чего ж не знать? В Укрепрайоне.
– С чего они там такие добрые – Гнату помогать?
– Сходи спроси.
6
Неровным светом горит керосиновая лампа. В доме Семеренкова бабка, в своем парадном наряде, держит над головой икону.
– Кум, шо губами плямкаешь, як от горького огурца! Проходишь под иконой туды, говоришь: «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым… и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия Единородного, Иже от Отца рожденного прежде всех век, Света от Света, Бога истинна»…
– Серафима Фадеевна, – умоляет гончар. – Я ж не запомню.
– Бог неведомые языки дает, а уж простые слова даст.
Он бросает взгляд на дочь. У нее глаза умоляющие. Он, спотыкаясь на каждой фразе, повторяет «Верую». Серафима лишь подсказывает: «…и невидимым…», «прежде всех век…».
– Обратно! – командует Серафима. – Доходишь до угла, плюй три раза. «Отрекаюся от всякой богопротивной скверны, от соблазна дьявольского, от ереси искушений, от Врага Человеческого исходящих».
Семеренков исполняет наказ, но после «искушений» запинается.
– «От Врага Человеческого исходящих…» – заканчивает за него бабка. Сильно-то не плюйся! Обратно: «И в Духа Святаго, Господа Животворящего, Иже от Отца исходящего, Иже со Отцом и Сыном спокланяема сславима, глаголавшаго пророки…» И не «глагошего», а «глаголавшаго». «Глаголавшаго»!..
– Сбиваюсь, – гончар старается успеть за бабкой.
– Это нечистый сбивает… и Господа сбивали, в пустыне скрывался…
Тося что-то шепчет, шевеля губами: будто подсказывает, наставляет.
– «Во едину, святую, соборную и апостольскую церковь… исповедую едино крещение во оставление грехов…»
– Кругом! – командует бабка, не дождавшись повторения. – Теперь «отрекаюся». Стой! Куды поперся? Туды «верую», обратно «отрекаюся». Теперь, родич, почеломкаемся. – Бабка обнимает растерявшегося гончара.
Тося, радостная, ставит тарелки, гремит вилками и ложками. Возвращение блудного сына прошло успешно, можно приступать к обряду сватовства.
7
– О, бабка ваша до дому шкандыбает! – сказал Попеленко.
– Стой тут! – Иван, придерживая пулемет, побежал по залитой лунным светом улице.
– То ходи кругом, то стой, – пробурчал Попеленко. Он прислушался к голосу Серафимы. – А люди гуляют.
Бабка брела, словно по вихлявой стежке, пританцовывая:
А Лявон Лявониху палюбиу, Лявонисе чаравички купиу,Лявониха, душа ласкавая, чаравичками паляскивала…– Уговорила? – спросил Иван.
– Не я, Тося. Глазами уговорила. Такие ж очи, шо читать можно, як книжку. Любит она тебя до краев сердца. Меня расцеловала. Видно, раньше зачарованная была. Большая сила в Черниговской Матери Божьей. Мы со сватом две тарелки горилки хлебнули одной ложкой, серебряной, як положено. Токо не играй с ней. Она тонкого складу, не загуби девку!
– Ну, неню, теперь я тебя расцелую!
8
Иван проснулся чуть свет в своем дворе, в копенке сена. Поискал рукой пулемет. Пальцы наткнулись на Буркана и лишь потом на пулемет.