Шрифт:
Глава 1
Прекрасные сласти
Давали в саду
Юнна Мориц. Лето
Яна, Русина.
– Мама, мамочка...
Гошка повис у женщины на ее, словно камень. И точно так же Яне хотелось сейчас уйти на дно. Туда, где тихо, темно, безопасно... где никто не сможет разлучить ее с сыном!
Ее мальчик плакал.
И за эти слезы она готова была убивать и умирать... вот, второе ей сделать и придется. И хорошо, если ее сын будет подальше
Не надо...
Чего ей стоило не плакать?
Шпильки.
Всего лишь одной шпильки, которая сейчас до крови впилась в ладонь, пробила кожу и причиняла острую боль. Но это было неважно. Лишь бы держаться...
– Солнышко мое, родное... я обещаю, что приеду! Ты отправишься с дядей Федей и будешь меня ждать. Учиться будешь, а я постараюсь побыстрее.
– Мамочка, почему нельзя поехать вместе?
– Георгий Алексеевич, вы прекрасно знаете, почему.
Гошка знал.
И знал, когда мама начинает говорить таким тоном, лучше не связываться.
– Мама...
И прижаться покрепче. Вдохнуть еще раз этот особенный, родной запах. Каждый ребенок знает свою маму. Каждый любимый ребенок...
Ее голос, глаза, руки, запах, ее улыбку. И все это дарует ему ощущение безопасности.
Мама рядом.
Ничего плохого случиться не может.
Яна последний раз поцеловала сына, подмигнула Мишке и Машке. Помахала рукой Топычу. Они все уже были в вагоне, и только они с Гошкой обнимались на перроне, не в силах оторваться друг от друга.
– Люблю тебя, сынок...
Последний поцелуй во влажные от слез щечки - и решительное движение руки. Как же тяжело осознавать, что она никогда, никогда его больше не увидит.
Какое же это страшное слово - никогда.
Но Гошка будет жить!
Он будет жить, радоваться, учиться, смеяться, потом женится и у него будут дети. А у нее внуки. Она их и не увидит никогда (опять, опять это жуткое слово), но разве это важно?
А может, еще и удастся договориться с Хеллой? Может, ей новая сова нужна? В Русину? Яна и на веточке посидит, она не гордая!
Яна стояла на перроне до последнего. Пока паровоз не превратился в точку. Порка даже дым не растаял в синей дали. А потом повернулась к Валежному, который не трогал ее. До последней секунды не трогал, давая пережить и разлуку, и боль утраты...
– Что у нас по плану, тор генерал?
– Ваш приезд, ваше императорское величество.
– Замечательно. Только принесите мне чистый бинт.
Левая рука болела немилосердно. Шпилька пробила кожу и вонзилась глубоко в ладонь. А стоило ее выдернуть - потекла кровь. Впрочем, Яна была рада этой боли. Она очень хорошо отвлекала от душевных терзаний.
Гошка, сын мой родной...
Один раз я предала тебя.
Один раз поставила свои интересы вперед твоих.
Больше я так не поступлю. Даже если я сломаюсь, это неважно. Важно, что у тебя все будет хорошо. А я... а мне уже и немного осталось. Месяца три, не больше. Лето наступает...
***
–
Гошка ревел от души, и не собирался сдерживаться. Сложно разлучаться с мамой.
И взрослому-то сложно, а уж маленькому...
Федор Михайлович плюнул на все. На титулы, на звания, на то, что Гошка - Воронов, может, единственный наследник династии...
Алексеев?
Да кто там будет слушать какого-то Алексеева? Тьфу на него три раза!
Купец подхватил мальчишку, прижал к себе покрепче, и как мог убедительно заговорил.
– Гоша, сынок, она приедет.
– Правда?
– Она обещала?
Гошка всхлипнул и покачал головой.
– Н-нет... мама сказала, что все для меня сделает. И любить будет. А когда заберет - не сказала.
Федор Михайлович скрипнул зубами.
Все он знал, все понимал, но тора Яна! Неужели нельзя было соврать малышу!?
И тут же сам себе ответил.
Нельзя.
Рано или поздно дети вырастают. Понять ложь они могут, но простить?
Никогда.
– Это потому, Гоша, что ей сейчас очень трудное и страшное дело предстоит. Страну с колен поднимать - не выдох сделать...
– Знаю. А еще мама сказала, что я - ее уязвимое место. И ради меня она что угодно сделает.
– И это не тайна. А потому побереги себя, малыш. И я тебя поберегу.
Гошка длинно вздохнул и прижался поближе к купцу. Федор Михайлович погладил короткий хохолок на макушке мальчика.
– Все можно исправить, пока мы живы, Георгий. Все можно исправить.
– Правда?
– Правда.
Только вот утешить мальчика могли совсем другие слова.
Что мама придет, заберет его, что все будет хорошо. А их-то Федор Михайлович и не мог произнести. Словно горло петлей сдавило.
– Давай помолимся, Георгий. Чтобы все у нее получилось.
– Д-да... пусть все п-получится...
– Твоя мама все сделает, чтобы вернуться за тобой. Она тебя любит. Просто так уж получается, родись она в обычной семье, было бы и легче, и проще. Но кровь диктует и спрашивает. Тора Яна могла бы предать, уйти, сбежать, но тогда бы она не была твоей мамой. Она бы сломалась, и ты первый, рано или поздно, не простил бы ей этого поступка. Как рано или поздно не простишь себе какой-то слабости. Ты ведь не просто Алексеев, ты еще и Воронов. А власть - это не право. Это ответственность.
И снова Гошка не стал возражать.
Любит... мама постоянно говорила, как она его любит. И не просто говорила - доказывала делом.
Мамочка, я тебя тоже люблю. Побереги себя, пожалуйста...
***
Тор Изюмский мерил шагами площадь.
Нервничал.
Когда Валежный прислал ему письмо, он и глазам-то своим не поверил. Чудо?
Больше, чем чудо!
Или - подделка? Мистификация?
Это тоже возможно... верить не хотелось, но Валежный был до боли, до крови предан Русине. И если для того, чтобы она жила, нужна фальшивка... он не поленится таковую состряпать.