Летофрения

Книга Лилии Лузановой – книга поэта начинающего и не начинающего одновременно. Лузанова пишет давно, но ее работа оставалась под спудом; вероятно, это правильно: от девичьей рефлексии, пускай и нетривиальной, автор пришел к самостоятельному языку. Кажется, что Лузанова говорит о другом и в значительно большей степени выходит за пределы этакого любимого публикой наивного психологизма, затрагивает вопросы архетипические и, не побоимся этого опасного слова, метафизические.

Этот первый авторский сборник содержит специфический сюжет (пусть и трудноуловимый), в рамках которого лирический субъект трансформируется и видоизменяется. Именно композиционная целостность книги позволяет говорить о том, что ее публикация не является фальстартом.

Лирический

субъект Лузановой находится в ситуации двоемирия, в пространстве тотальной переходности. Антропологическая составляющая готова взломаться, предстать лишь куколкой, содержащей подлинную субъективность, принадлежащую инобытию.

Эротизм здесь предстает опять-таки скорее метафорой потенциального диалога, который, в сущности, равно необходим и невозможен: «Ты прости, но я теперь слишком мало знаю, чтобы узнать тебя, встретив на улице, / В моем храме светло – в путь поверив, слепой уже не заблудится. / Не ищи меня здесь – мы не случайные, с тобой рук так и не расцепляли / С тех самых пор, как, помнишь, у случайного моря тогда танцевали…»

В этом как раз принципиальное отличие лирики Лузановой от того, что мы крайне условно обозначаем как наивный психологизм. Понимание Другого на нескольких уровнях сразу создает специфическую глубину этих стихов, которые на первый невнимательный взгляд могут показаться «просто любовной» или «просто пейзажной» лирикой.

Другой может пониматься здесь двояко: и как важнейший философский термин последних десятилетий, и как особая форма субъектности, вообще характерная для современного человека, никак не могущего оказаться в единообразной, одномерно определяемой роли. И в этом смысле данная лирика не «просто пейзажная» – потому что невозможным собеседником может предстать не только некое существо – то ли человеческое, то ли трансцендентное, но и само пространство. Лузанова очень глубоко умеет понимать сущность того или иного топоса, самые различные места одушевлены в этих стихах. Не «просто любовная» – потому что границы Я и Не-Я плавучи и не вполне определены.

Первая книга поэта, как мы знаем, отнюдь не всегда указывает на его дальнейший путь. В случае Лузановой, думается, дело обстоит иначе: перед нами вполне осознанный дебют.

Данила Давыдов

Летовала в степях…

где кровь цвета маков и пыль цвета кожи,

где полдень будит зрачок, прожигая веко,

кочевой ветер вытачивает монгольские скулы,

и ты так дерзко пахнешь живьем…

в обжигающем до самого нутра воздухе

мы превратились в черный сгусток

запекшихся друг в друга людей,

облетающих сухими кусочками, гонимыми по степи

единственной неистребимой жаждой…

Я знала – нас колонизируют по телам,с памяти, как с тех липок,всю кожу обдерут,искупают в угаре белых ями лампадку оранжевым подожгут.потом помотают, покрутят везде,все углы окрашенные обобьешьи, ускорившись, как всегда в конце,окончательно ничего не поймешь.только вид нужно делать,что знаешь, куда идешь.и улыбаться вечно, как скала.и жить – будто бы не умрешь.и любить без оглядки —будто уже умерла.12 июня 2015Москва Раньше я знала слова,теперь это только буквы,раньше жила я одна,теперь со мной живут куклы.Для тебя кукла однас улыбкой в сладкой помаде,внутри ватой набита она,а снаружи блестящее платье.Другая всегда на коне,с холодным металлом в глазах,задушившая синицу в себе,чтобы стать журавлем в небесах.Эта кукла всегда где свет,где должно зубами сверкать,говорить «да», иметь в виду «нет»,смеяться, на всех плевать.А та, что любить рождена,живет на просторах тетрадки,когда полюбила она — не любить…и играть в эти прятки?!20 октября 2015Москва Умирают мертвые стихии сивый прах напоминанийуже горит. птицей из фольгиострый полыхает пламень.и полетят по комнатам глаза —зеленые на фоне вишни,на фоне улиц голосаи жизнь на фоне чьей-то жизни.я отрекусь от родин и от книг,двойных пустот, утраченного друга,предам дыхание. чтобы случайный крикне заглушил моего Бога.12 июня 2015Москва Когда рифмуешь движения с чувствами, рождается танецхорошо, что время стирает глянецдуши, блеском не ослепленные, узнают друг друга, встречаются —став безымянными, наконец обретаютсяи оболочки становятся легковесней, прозрачнееи походкой ступаешь расслабленной и кошачьеюсладко солнцу жмуришься, растеряв надежды и ожиданиярасставшись со смыслом окончательного всегопониманияудержания, забывания и любого иного обмана сознания —себяманией, чужофр'eнией и бессмысленной бухгалтериейразума, в эволюции выигрышем одержимоголишь вечной музыкой исцелимого…когда рифмуешь движение с чувствами, рождается танец —у двух поэтов в хрущевке на старом скрипучем диване.20 апреля 2016Москва В городе, где смеются чайки,и серая змея вьется в огромных пальмовых лапах,свет ложится пудрой фиалкового цветана лица и белые стены домов.Я взмываю вверх над сонными крышами,лечу к большому черному окнус распахнутыми седыми ставнямии, отразившись, легко перетекаюпо другую сторону волнистого стекла,чтобы в полумраке еще дышащей ночью комнатыслиться со спящим тобой…Ты откроешь глаза с первым лучом солнцаи последним взмахом крыльев,и лишь выпавшее из твоего снаневесомое перо, мерцающее фиалковой пудрой,покружившись в пустоте утреннего света,мягко опустится вниз, коснувшись ее руки.В городе, где смеются чайки…2 августа 2016Сан-Ремо