Летом сорок первого
Шрифт:
– Ха! И немцы драпают! – весело выкрикнул Иван Коршин, снимая общее напряжение. – Ну, дают же, гады! Вперед, ребята!
Оставшиеся в живых гитлеровцы долго не сопротивлялись. С ними было покончено в считанные минуты. Перестреляли и тех, которые находились в реке, и тех, что выбрались на противоположный берег. Лишь один уцелел и, спасаясь от пуль, бежал зигзагом по цветущему лугу в сторону леса.
– Червоненко, давай спину! – заорал Ляхонович, поднимай ручной пулемет.
Червоненко встал, нагнул голову, расставил
– Готов! – Ляхонович, возбужденно сверкая белками глаз, развернул пулемет на двух раненых немцев, истекавших кровью у самой воды и моливших о пощаде. – Добивай поганцев!
– Отставить! – заорал Закомолдин и, подбежав, рукою снизу поддел дуло ручного пулемета, оно вздернулось вверх, и короткая очередь ударила в безоблачное небо. – Раненых не трогать! Приказываю, не трогать!
– Так они ж, мать их перемать! Наших своими танками! В Бресте гусеницами давили, товарищ лейтенант! – Ляхонович дышал тяжело и с надрывом, как после длительного бега. – На моих глазах! Гусеницами! Может, это они были там, поганое отродье!
– Отставить! – Закомолдин угрожающе потряс пистолетом перед его лицом. – Раненых не трогать!
– Они ж подлечатся и снова на нас пойдут, – пытался оправдать своего друга Червоненко. – Пойдут, товарищ лейтенант?
– Не успеют, – все так же громко, но уже без злости, а скорее с улыбкой в голосе ответил Закомолдин. – Не успеют! Пока залечат раны, уже война закончится.
Он был убежден, что боевые действия долго не продлятся. Ну, еще несколько недель, несколько месяцев от силы, не больше. Закомолдин еще не знал о том гигантском размахе, который приняло вторжение бронированных германских полчищ в нашу страну, и судил лишь по своему участку, по части западной границы, где нашим войскам пришлось отступить. Ему и в голову не могло прийти, что на всем громадном протяжении границы, от берегов сонной и хмурой Балтики до ласковых волн Черного моря, наши армии терпят поражение и стремительно откатываются на восток под давлением во много раз превосходящих сил врага.
– Они ж люди, – сказал Закомолдин. – И есть международная конвенция, по которой раненым надо оказывать помощь.
– Нет, лейтенант, они нелюди! – Шургалов сделал акцент на последнем слове. – Ты б только видел, как они наших давили гусеницами!.. Что-то тогда они о той самой международной конвенции не вспоминали! На моих глазах было! От всего батальона лишь трое осталось.
– Лейтенант, два танка берем. Один поведет Батюк, а второй Убайдулин. Он трактористом работал до призыва, – докладывал быстро Неклюдов, которому было поручено заняться боевыми машинами. – Боекомплекты полные. А те два подрываем.
– Лады, – согласился с ним Закомолдин и снова потребовал: – Карту! Мне карта нужна. Ищите!
– Карты есть, лейтенант! Четыре планшета. И документы.
Разгоряченные боем бойцы шумно переговаривались, собирали оружие, еду, курево, одежду, обшаривали танки. Лица их горели, сердца были переполнены радостью победы. Первой победы. Даже не верится, что справились с такой силой, захватили танки, не потеряв ни одного человека. Только Сагетеляну не повезло. Рванулся, горячая голова, раньше времени в атаку и получил пулю в ногу.
– Кость цела? – спросил Закомолдин.
– Пуля прошла навылет, кости не задела, – сказал со знанием дела Иван Коршин, перевязывавший Семена.
– Почему мне так не везет, товарищ лейтенант? Почему? – Сагетелян старался улыбкою скрыть острую боль, но это у него плохо выходило.
– В танк его, – распорядился Закомолдин, захватив два пакета, направился к раненым танкистам и по-немецки спросил: – Какой части?
Услышав родную речь, немцы притихли. Один из них, белобрысый, узколицый, зажимавший рану на бедре, из которой хлестала кровь, снова запричитал, слезы обильно струились по его лицу.
– Моя бронзовая нога!.. О, святая Мария!.. Моя бронзовая нога!..
– Какой части? – повторил Закомолдин, бросая каждому по индивидуальному пакету.
– Данке шен! Спасибо!.. – ответил с дрожью в голосе второй, плотнотелый, загорелый, мускулистый, и, превозмогая боль, быстро отрапортовал: – Первый батальон пятого полка сорок седьмого корпуса второй танковой группы, которой командует генерал-полковник Гудериан...
– Куда направлялись?
– Под Смолевичи... Да, да, под Смолевичи, – ответил раненый.
– А ты не врешь? – нахмурился Закомолдин. – Это же за Минском.
– Минск наши взяли еще в субботу, двадцать восьмого, а сегодня с утра была среда, – ответил немец.
Несколько бойцов обступили их, прислушиваясь и гордясь, что лейтенант знает язык, допрашивает гитлеровцев. Двое помогли им перевязать раны, потуже затянуть бинты. Немцы с недоумением и страхом смотрели на них. Странные эти русские! Пять минут назад они безжалостно палили по ним из винтовок и автоматов, а вот сейчас как ни в чем не бывало запросто оказывают помощь. Ни злобы, ни ненависти.
– Что он говорит? – поинтересовался Неклюдов и, не услышав ответа, спросил лейтенанта: – Все готово, поджигать?
– Давай, – ответил Закомолдин, – раненый утверждает, что немцы еще в субботу взяли Минск. Они двигались на Смолевичи.
– Врет, лейтенант! Слушай ты их!
Немец, уловив в словах Неклюдова резкость и недоверие, быстро заговорил:
– Минск взяли еще в субботу, и там парад был. А наш корпус дислоцируется сейчас в Смолевичах. Я не лгу, у вас наши планшеты с картами и пакеты с приказами.