Летом сорок первого
Шрифт:
Война чем-то отдаленно похожа на бой на ринге, размышлял Закомолдин, когда выходишь на поединок с неизвестным противником и можно в любой миг ожидать такие неожиданности, от которых из глаз искры посыпятся. Только на войне нет ни раундов, ни судей, ни зрителей. Одни действующие лица. А самих неожиданностей полным-полно, особенно когда находишься в глубоком вражеском тылу, где опасность тебя подстерегает на каждом шагу и именно с той стороны, где ты меньше всего предполагаешь ее встретить.
Теперь, спустя время, а точнее, часы, Закомолдин мог сердцем понять и оправдать решительные действия уставших и измученных непрерывными боями героических защитников многоамбразурного дота «Утес». Их к тому времени там оставалось, судя по всему, не так и много. Как ни как, а десятые сутки беспрерывно и день и ночь дот вел трудный бой, неравный поединок и удерживал около своих бетонных стен значительные силы врага. Сколько тонн металла и взрывчатки обрушили из пушек и самолетов немцы на казематы и куполообразные башни, чтобы сокрушить стойкость его защитников и превратить в груду обломков эту долговременную огневую точку с символическим названием «Утес»! Опрокидывая все кабинетные расчеты германского командования, выдерживая жестокие бомбежки и артиллерийские обстрелы, дот держался и вел губительный огонь. Держался из последних сил. И все эти десять суток сквозь оптические прицельные приборы и просто амбразуры защитники видели лишь атакующих немцев, их танки, их бронетранспортеры, которые выкатывали и били прямой наводкой, всаживая снаряд за снарядом в развороченные взрывом проемы, трещины и пробоины, разрушая и уничтожая все живое...
Да как же они, защитники дота, могли представить себе, поверить в то, что долгожданная помощь к ним пришла в образе двух фашистских танков и малочисленной группки солдат, одетых в красноармейскую форму, кричащих по-русски – «ура!», но и с немецкими автоматами в руках. Ну что из того, что они с ходу опрокинули пару пушек, разбили бронетранспортер, заставили разбежаться на фланге пару десятков врагов? Не чистый ли это маскарад, чтобы как-то усыпить бдительность, проникнуть в дот и ликвидировать его защитников?
Об этом ни Закомолдин, ни его бойцы и думать не могли. Они были страшно удивлены и раздосадованы, когда ударила в упор противотанковая пушка и пулеметы хлестнули длинными очередями. Напрасно бойцы размахивали руками и надрывно кричали: «Свои!»
Дот отвечал огнем. Пули градом застучали по броне танка. Трое красноармейцев, бежавших рядом с машиной, с немецкими автоматами в руках, были срезаны наповал пулеметной очередью. Закомолдин видел, как на их лицах, в их широко открытых глазах застыло удивление.
– Разворачивай машину! – запоздало подал команду лейтенант, понимая, что с защитниками дота им не встретиться. – Разворачивай!
– Танк горит! – закричал Неклюдов. – Подбили!
– Чей танк? Немецкий? – не понял Закомолдин, все еще где-то в душе сомневаясь в своих действиях.
– Да наш! Второй! Подбили свои своего! Надо же, а? – Неклюдов чертыхнулся, а потом закричал: – Стой, куда же ты? Стой! Назад!
К доту, изрыгающему огонь из пушки и пулеметов, перебежками и ползком, прячась в выемках и воронках, направились два бойца. Закомолдин узнал их – из тех, которые пришли вместе с Батюком, из гарнизона дота «Скалистый». Они наверняка кого-то знали там, в «Утесе», и намеревались предупредить защитников дота, чтобы не били по своим.
Танк, который вел Убайдулин, запылал крупным костром, чадя в небо густым черным дымом. Бойцы выпрыгивали из стальной коробки и попадали под огонь своих из дота и немцев, которые тоже повели интенсивный обстрел танков и красноармейцев.
– Отходим! – крикнул Закомолдин, стремясь перекричать выстрелы. – Отходим!
Виктор Батюк, матюкаясь, двигал рычагами управления. Он опасался, как бы не влепили свои же снарядом по корме, где находился мотор, рывком дал задний ход, стараясь поскорее выйти из сектора обстрела.
Закомолдин видел, как двое наших все же благополучно достигли дота и скрылись в проеме, пробитом снарядами. Он облегченно вздохнул. Сейчас все выяснится, огонь прекратится. Своих-то там должны узнать! Но в следующее мгновение там, в проломе бетонного колпака, куда нырнули два бойца, ослепительно блеснула молния. Тяжелый взрыв потряс воздух, и, даже сидя в танке, Сергей ощутил, как колыхнулась земля. А над дотом взметнулся гигантский фонтан, поднимая вверх темные куски бетона, железа, комья земли...
– Отходим! – повторил команду Закомолдин. – Отходим!
Глава шестая
Сергей Закомолдин родился и вырос в центре Москвы, на Арбате, в тихом переулке с домашним названием Скатерный. Название переулка ему никогда не нравилось. Было в нем что-то такое, как ему казалось, приниженное и обидное. Неужели раньше, в старину, тутошние люди ничего лучшего придумать не смогли? Мальчишки из соседних переулков только и дразнятся:
– Переулок скатерный, а народ матерный!
– Эй, ты, пацан, скатертью дорога топай от порога, шлепай отсюда!
Одним словом, радости мало слышать подобное. Чувствуешь себя без вины виноватым. И в ответ сказать нечего. Помалкивай в кулак и топай стороной. Впрочем, если быть откровенным, весь район Арбата, район старой Москвы, напичкан такими не очень понятными названиями: переулок Мерзляковский, где все жители вроде бы зимою только и делают, что мерзнут, да еще Собачья площадка, где детская музыкальная школа расположена, Сивцев Вражек и тому подобное. Никакой звонкости и значимости. Деревенские названия, да и только. А соседствуют они с переулками и улицами, площадями и бульварами, красиво звучащими и знаменитыми: Тверской бульвар, Никитские ворота, Волхонка, Моховая, Большая и Малая Бронная, площадь Восстания. Сергею казалось, что именно они и создают славу Арбату. Ему было приятно, что и он является частицей этого района. И с детства, когда спрашивали у него, как зовут, отвечал коротко:
– Серега с Арбата! – свою личную фамилию он произносил с трудом.
Любовь и понимание Арбата пришли попозже, когда он, став подростком, изучил все ближайшие проулки и закоулки, спускался в шахту строящегося метро и знал наизусть одевающуюся в бетон набережную Москвы-реки. Москву он переплыл впервые, когда ему было всего двенадцать лет, переплыл на спор и выиграл, рискуя утонуть, петушок – десятикопеечный леденец на палочке, которыми торговали на набережной в киосках. Обратно плыть не отважился, топал до моста, а там, прицепившись к трамваю, покатил к дому. И было приятно ему сознавать свою значимость в глазах подростков, когда слышал из уст таких же, как и сам, пацанов: