Летящая по волнам
Шрифт:
– Я пойду с вами, – вежливо ответил он Юджину.
Тот растерянно взглянул на него; очевидно, Уинстон рассчитывал на сопротивление. Или по крайней мере на гневные протесты.
– Я вернусь до вечера, – бросил Дункан, обернувшись к Сиду. – Ты знаешь, что нужно делать. Скажи миледи, что это простая формальность. Ей не стоит волноваться.
Услышав эти слова, Юджин сдержанно ухмыльнулся. Очевидно, он был целиком и полностью уверен в обратном.
– Наденьте на него цепи, – приказал он солдатам.
– Если вы это сделаете, я вас
Юджин сглотнул, и его кадык судорожно дернулся. Уинстон растерянно смотрел то на солдат, то на Дункана, словно желая убедиться в серьезности высказанной угрозы. Очевидно, в конце концов он решил, что не стоит испытывать судьбу.
– Ну хорошо, я рассчитываю на ваше слово, Хайнес. Солдаты, окружите его. И пристрелите, если он попытается сбежать.
Уинстон с нахальным видом наблюдал за тем, как солдаты сопровождают Дункана к воротам. Упитанный и самоуверенный Юджин замыкал эту маленькую процессию. Дункан взглянул на его лицо и едва сдержался, чтобы не врезать по нему. В душе у капитана вдруг заклокотал гнев; Дункан готов был задушить любого, кто хоть пальцем к нему прикоснется. Если бы кто-нибудь в этот миг положил ему руку на плечо, то наверняка был бы убит. Но, конечно, после того, как умер бы Юджин.
Тот, казалось, догадывался о мыслях арестованного. Он держал дистанцию, что помогало капитану сосредоточиться и все спокойно обдумать.
Если бы Дункан вышел из себя, ситуация только ухудшилась бы. Он решил, что лучше поберечь силы. Хотя бы для того, чтобы не давать Элизабет нового повода для волнения. Прошедшая ночь и так отняла у нее много энергии. Элизабет нужно выспаться и отдохнуть. Да и малышу тоже. Он сам попытается сделать то же самое, вероятно, в ближайшие часы ему больше ничего не удастся предпринять; кроме того, он чертовски устал.
Рассветные сумерки сменились бледным дневным светом. Дункан в окружении солдат шел по утоптанной глиняной тропе в сторону гарнизона. Там его наверняка запрут в арестантскую камеру до тех пор, пока губернатор не соизволит с ним поговорить.
Дункан взглянул на гавань, где под светлеющим небом вырисовывалось множество кораблей с возвышающимися, словно лес, мачтами и парусами. Одним из этих суден была «Элиза»; она была так близко и в то же время так далеко. Еще бы несколько часов, самое большее сутки – и они убрались бы с этого острова. Черт бы побрал этого Юджина Уинстона с его жаждой мести!
Дункан молча проклинал этого прохвоста. Да и себя самого. Им овладело острое чувство вины. Он должен был все это предвидеть. Задолго до того, как против него сговорились униженные Кромвелем плантаторы из совета Барбадоса. Почему он не был настороже? Снедаемый мрачными мыслями, Дункан тяжело ступал за солдатами.
5
Уильям Норингэм шел между папоротниками и кустами гибискуса к мельнице, на которой производили сахар. Надсмотрщик заметил его приближение и начал подгонять рабов, но под палящим полуденным солнцем никто из них не ускорил шаг, даже когда Уильям оказался в их поле зрения. Рабы понимали, что плеть им не угрожает: их не станут подгонять ударами во время работы. Большинство и так старательно трудилось.
Некоторое время назад Уильям ввел хитроумную систему поощрений и привилегий, которая положительно влияла на производительность труда. Она включала в себя дополнительный рацион, обувь, одежду, кухонную утварь, швейные принадлежности, свечи – все, что хоть немного облегчало неграм жизнь. Рабы, которые уже долгое время трудились на одном месте и выказали усердие, могли получить небольшие наделы и выращивать там фрукты и овощи для себя. Беременным женщинам и больным разрешалось не работать, детей рабов не продавали и не отправляли в поле. На Саммер-хилл жило даже несколько негров, которые уже не были рабами.
Освобождая их, Уильям руководствовался правилами для ирландских работников, трудившихся по долговому контракту: те, кто прослужил семь лет, получали свободу и право идти, куда им вздумается. Он хотел внести эти правила в местный закон, но совет плантаторов помешал ему это сделать. Больше никто не желал добровольно отказываться от собственности и доходов. Кроме того, все и так считали Уильяма мягкосердечным чудаком и непрактичным простофилей, который из-за аристократического происхождения мало что понимал в суровых жизненных реалиях.
Устоявшееся общественное мнение гласило: чтобы получить хоть какую-то прибыль, негров нужно принуждать к работе с особой жестокостью. Владельцы плантаций, которые до смерти мучили рабов непосильным трудом, весьма удивлялись тому, с каким усердием трудятся работники в Саммер-хилл. Здесь было меньше смертей и болезней, чем на других плантациях острова, а учитывая размеры засаженной площади, урожаи оказывались выше.
Рабы и батраки, тяжело ступая, несли огромные вязанки сахарного тростника с полей на мельницу. Дробилку приводила в движение пара крепких волов, ходивших по кругу с утра до вечера. Выжатый сок стекал по деревянным желобам в сахароварню, где другие работники следили за дымящейся в котлах желтоватой жидкостью и очищали ее.
Мужчины и женщины перемешивали патоку в громадных чанах; на рабах были только набедренные повязки или тонкие хлопчатобумажные рубахи, которые липли к телам, вспотевшим от работы у больших, пышущих жаром кирпичных печей. Хижина представляла собой навес, и дым, смешанный со сладковатым запахом патоки, валил во все стороны.
Уильям перебросился парой слов с надсмотрщиком, который отчитался хозяину о количестве произведенной продукции и уведомил его, что несколько мачете выщербились и пришли в негодность.