Лев Африканский
Шрифт:
И все же, несмотря на это позорное прозвище, многие гранадцы колебались.
Совещание в патио нашего дома в Альбайсине — благослови его Господь! — походило на множество других, состоявшихся в тот год в нашем городе, на которых обсуждалась судьба мусульманской общины, а порой лишь одного из ее членов. Астагфируллах присутствовал на них так часто, как только мог, держа перед присутствующими высокие речи тихим голосом, чтобы никто не сомневался, что находится на вражеской земле. Если он сам не отправился до сих пор в изгнание, то, по его собственному выражению, только оттого, чтоб было кому отвратить колеблющихся от принятия пагубного
Среди присутствующих на совещании также были колеблющиеся, взять хотя бы моего отца, который не потерял надежды отыскать Варду и дочь и поклялся себе не уезжать без них, как и в том, что увезет их из-под носа всех кастильских и арагонских солдат. Он не оставлял Хамеда в покое до тех пор, пока не добился от того обещания передать Варде весточку. Отцу удалось обязать таким же поручением одного генуэзского купца по имени Бартоломе, давно обосновавшегося в Гранаде и сколотившего состояние на выкупе пленных. Это влетело Мохаммеду в копеечку, и потому он не хотел уезжать, не вкусив плодов своих усилий. После выпавшего на его долю злоключения он стал другим человеком. Нечувствительный ко всеобщему порицанию, как и к слезам Сальмы, он уходил в себя, в свое горе, отгораживаясь от окружающих его неприятностей.
Хамза-цирюльник, наш сосед, тоже колебался, но по другой причине. В течение двух десятков лет он клочок за клочком скупал земли на деньги от деликатных и прибыльных услуг, оказываемых им при рождении сыновей, и дал себе слово покинуть Гранаду только в том случае, если удастся удачно сбыть с рук свое добро и землю, вплоть до последней пяди, а для этого требовалось проявить терпение, поскольку многие, торопясь двинуться в путь, за бесценок распродавали имущество, и цены диктовались покупателями.
— Я хочу заставить проклятых ромеев как можно дороже заплатить мне, — оправдывался он.
Астагфируллах, чьим всегдашним почитателем являлся Хамза, очень хотел избавить того, чье лезвие очистило половину мужского населения Альбайсина, от доли нечестивца.
Еще одному нашему соседу, старику Сааду, садовнику, недавно пораженному слепотой, было просто не под силу уехать.
— Старому дереву не прижиться на новой почве, — все твердил он.
Благочестивый, смиренный и богобоязненный Саад пришел услышать из уст шейха, что в его случае предусмотрено улемами, искушенными в слове Божьем и знании истинной традиции.
«Хамза и Саад явились к нам в дом сразу после полдневной молитвы, — вспоминала матушка. — Мохаммед впустил их, я же поднялась с тобой к себе. Они были бледны, улыбались, но как-то неестественно, видно было, что им, как и твоему отцу, не по себе. Он предложил им сесть на старые подушки, разложенные в тенистом уголке патио, и обменялся с ними какими-то словами. Шейх пришел лишь час спустя, и только тогда Мохаммед попросил меня приготовить для них прохладное питье».
Астагфируллах явился не один, а в сопровождении Хамеда, о чьем договоре с Мохаммедом ему было известно. В конце концов старый «вызволитель» проникся пониманием к страсти моего отца, и если и виделся с ним довольно часто в течение года, то не столько для того, чтобы урезонить его, сколько для того, чтобы перенять частицу его безрассудства и молодой энергии. Однако на этот раз визит факкака носил явно торжественный характер. Передо мной был религиозный вождь, каким его знали все, с суровым взглядом
— Всю свою жизнь я имел дело с пленниками, мечтавшими лишь о свободе, и не могу понять, как свободный человек в здравом уме может выбрать плен.
Первым ответил Саад:
— Если мы все уедем, ислам будет навсегда выкорчеван из этой земли, и когда по милости Божьей сюда придут турки, чтобы скрестить оружие с ромеями, нас уже здесь не будет, и некому будет поддержать их.
Назидательный голос Астагфируллаха положил конец его рассуждениям:
— Оставаться в стране, завоеванной неверными, запрещено религией, как запрещено употребление в пищу мертвых животных, крови, свинины, как запрещено убийство. — И добавил, тяжело опустив руку на плечо Саада: — Всякий мусульманин, живущий в Гранаде, увеличивает количество жителей страны неверных и таким образом способствует усилению врагов Бога и его Пророка.
Слеза скатилась по щеке старика, он шепнул себе в бороду:
— Я слишком стар, слишком болен, слишком беден, чтобы одолеть дороги и моря. Разве не сказал Пророк: совершайте то, что вам по силам, и не стремитесь к трудностям?
Хамед сжалился над садовником, и, рискуя разгневать шейха, пропел суру Жен, изменив голос:
— «…исключая тех слабых из мужчин, женщин, детей, которые не умели ухитриться и вступить на прямой путь; Бог, может быть, простит их: Бог — извиняющий, прощающий». [20]
20
Коран, гл. (4) Жены, ст. 100.
Саад поспешил согласиться:
— Аллах Всемогущий прав.
Астагфируллах не стал отрицать очевидного:
— Бог добрый, милостивый, терпение его безгранично. Он не спрашивает одинаково со всех, делает разницу между теми, кто может, и теми, кто не может. Ежели ты желаешь угодить ему, уехав на чужбину, но не в состоянии этого сделать, Он сможет прочесть в твоем сердце и будет тебя судить по намерениям. Он не приговорит тебя к аду, но твой ад может настигнуть тебя на этой земле, в этой стране. Твой ад будет для тебя и для твоих жен в ежедневном унижении.
Внезапно ударив по теплой земле обеими ладонями, он всем телом обернулся сперва к моему отцу, а затем к цирюльнику и в упор взглянул каждому в глаза:
— А ты, Мохаммед? А ты, Хамза? Вы что, тоже бедны и немощны? Разве вы оба не уважаемые, не видные представители нашей общины? Какая у вас отговорка, чтобы не внимать предписаниям ислама? Не надейтесь на прощение и на снисхождение, если последуете примеру Йахии-отступника, ибо Всевышний требователен к тем, кого осыпал своими милостями.
Оба, не без крайней озабоченности, поклялись, что и не думали задерживаться в стране неверных и что хотели лишь навести порядок в своих делах.
— Горе тому, кто меняет рай на земные блага! — вскричал тут Астагфируллах, в то время как «вызволитель», не желая застать Мохаммеда врасплох, обратился к строптивцам отеческим тоном:
— С тех пор как город попал в руки неверных, он для всех нас стал нечестивым местом. Это тюрьма, дверь которой медленно закрывается. Как не воспользоваться последним шансом и не улизнуть?