Лев и Аттила. История одной битвы за Рим
Шрифт:
— Отец не мог умереть просто так. Гунны считают, что произошло убийство. Дух отца мы должны утешить справедливым отмщением.
— Аттила не должен был уйти, — поддержал юношу седовласый старик, стоявший подле него. — Я видел множество людей перед их собственной кончиной. Дыхание смерти обволакивало обреченных, и без ошибки можно было определить, что последний час их близок. Аттилу наполняла только жизнь…
Онегесий узнал говорящего, хотя не видел его с десяток лет. То был Октар — старейшина одного из гуннских родов. Он смирился с тем, что все гунны признали власть Аттилы, но в душе затаил обиду. Старейшина исправно посылал в общие походы своих воинов, но сам отказывался в них участвовать, ссылаясь на старческую немощность. И вообще Октар предпочитал
— Так бывает, Октар, что случается человеку расстаться с жизнью совсем не так, как рассказал ты. Поверь, я видел смертей не меньше тебя и убедился, что не всегда Небо готовит человека к собственной кончине. Смерть бывает неожиданной, она может прийти в самый неподходящий миг. Неведомым нам силам понадобилось отнять жизнь у Аттилы в день его женитьбы…
— Старейшины считают, что нам ведом виновник смерти, — не согласился с мудрым советником Эллак. — В шатре вместе с отцом находился еще один человек.
— Ильдико невиновна! — твердо произнес Онегесий. — Я также подозревал ее, а потому тело твоего отца осматривало множество лекарей. Никто не нашел не только следов кинжала, но даже иголочного укола, нет на нем и знаков, которые оставляют яды. Убийства не было.
— Ты, Онегесий, говоришь о ее невиновности, но если б не состоялась эта свадьба, то и не случилось бы смерти нашего Аттилы. — Эллак упорствовал в своем желании отправить вслед за отцом Ильдико.
— Если б человек не родился, то ему не пришлось бы и умирать, — изрек Онегесий простую истину. — Следуя за ходом твоей мысли, можно объявить, что главная причина смерти — рождение.
— Мы верим тебе, — согласился Октар с доводами Онегесия, — но гунны — и те, что скорбят подле шатра владыки, и тем более на далеких стойбищах, не перестанут терзаться сомнениями и спустя многие годы. Для спокойствия нашего народа будет лучше, если последняя жена Аттилы уйдет в могилу вместе с ним.
— Нет! — неожиданно громко возразил Онегесий. — Аттила пролил много крови, но он не лишал жизни невиновного. Он сражался со многими врагами, но не с женщинами.
— Если потребуется, любой гунн отдаст собственную жизнь за соотечественников, — упорно стоял на своем старейшина. — Почему мы должны пожалеть женщину чужого народа, если ее смерть избавит гуннов от сомнений в том, что Аттила отомщен.
— Ильдико не должна умереть! — Онегесий нечасто менял свое мнение и никогда не менял его по настоянию других. — Я понимаю: если на чашах весов будут лежать справедливость и ваше желание, то последнее перетянет. Отставим в сторону эти весы, потому что на них не поместилось главное — нужды нашего народа.
— Гунны хотят ее смерти! — начал нервничать упрямый Октар. Стоявшие за его спиной товарищи одобрительно зашумели — впрочем, не слишком дружно.
— Сегодня гунны жаждут крови женщины, которая не принадлежит к их племени и потому не достойна их жалости. Как дети, они не понимают: чем может обернуться в будущем их исполненное желание, — с горечью промолвил Онегесий. — Но есть мы — умудренные опытом старцы; седины призывают нас заботиться о завтрашнем дне гуннов. Как ты думаешь, Октар, почему Аттила женился на Ильдико?
— Любому мужчине станет ясно, едва он взглянет на избранницу Аттилы: нашего предводителя пленила красота бургундки, — ни мгновенья не сомневаясь, ответил старейшина.
— Тебя, Октар, я не видел в походах Аттилы, и потому ты не можешь знать, какое множество красивых женщин старалось поймать только взгляд нашего правителя. У копыт его коня воины бросали лучших римлянок — горделивых и знатных. Но когда Аттила был занят войной, ни одна женщина не привлекала его внимания. Ильдико же удостоилась великой чести потому, что приходилась дочерью королю бургундов. Чтобы сломить римлян и вестготов, нашему народу требуются союзники, и бургунды — славное воинственное племя — стали нашими друзьями. Теперь вы желаете разрушить великий союз через убийство дочери короля! — возвысил голос Онегесий. — Знайте! Тот, кто потребует смерти Ильдико — враг гуннов!
Октар к концу речи Онегесия остался в одиночестве, даже Эллак отказался от своего замысла и направился к шатру отца.
— Будь по-твоему, Онегесий, — нехотя согласился старейшина, пятясь назад. — Поскольку Аттила пользовался твоими советами, то не зазорно будет принять их и нам.
— Стой, Октар! — советник видел, что его собеседник намеревается улизнуть. — Ты единственный, кто в этот трагический час тревожился о спокойствии народа, хотя и весьма своеобразно. Ты желал, чтобы о душе Аттилы достойно позаботились соотечественники. Потому я решил доверить тебе самую ответственную работу из тех, что предстоит исполнить в ближайшее время.
— Какую же? — насторожился старейшина.
— Ты подготовишь могилу для нашего предводителя.
— Разве нельзя поручить рабам сей простой труд?
— Ты в своем уме, Октар?! Рабам доверить погребение Аттилы?! Почетнейшее дело должны исполнить достойнейшие.
— Разве в моем возрасте копают землю? — Октар упрямо пытался избавиться от поручения.
— Тебе это не придется делать. — Онегесий не оставлял собеседнику ни единого шанса остаться по привычке не у дел. — Выбери шесть мужчин из своего рода, которые и выкопают просторную могилу. Она должна принять не только славного Аттилу, но и множество вещей, которые отправятся с его телом в последний путь. Ты будешь помогать советами своим людям, делиться опытом. И еще: отныне тебя будет сопровождать десяток самых преданных и храбрых воинов, которые до сих пор берегли Аттилу в битвах. Теперь они будут следить, чтобы никто и ничто не помешали тебе исполнить свой долг.
Похороны неторопливо шли своим чередом, становясь зрелищем торжественным и вместе с тем удивительным и великолепным. Среди степи насыпали курган, на нем установили шатер, обтянутый безумно дорогой шелковой тканью. Внутри шатра поместили тело почившего предводителя гуннов.
Онегесий первым произнес поминальную речь:
— Великий правитель гуннов Аттила, рожденный от отца своего Мундзука, господин сильнейших народов! Ты, который с неслыханным могуществом овладел скифским и готским царствами, который захватом городов поверг в ужас обе империи римского мира и, — дабы не было отдано и остальное на разграбление гуннов, — умилостивленный молениями римлян, принял от них ежегодную дань. И со счастливым исходом совершив все это, скончался не от вражеской раны, не от коварства своих, но в радости и веселии, без чувства боли, в час, когда племя пребывало целым и невредимым. Кто же не примет это за счастливейшую кончину? И никто не может посчитать, что смерть нашего любимейшего правителя подлежит отмщению, потому как нет в ней виновных! Небо забрало величайшего воина, когда на земле не осталось ни одного императора или короля, который не дрожал бы от одного имени Аттилы.
Вслед за Онегесием похвалу Аттиле произносили его соратники. Под песнопения, повествовавшие о подвигах Аттилы, гунны по кругу огибали шелковый шатер. Таким образом они прощались со своим военачальником. Первыми медленным шагом проследовали знаменитые воины, которые отличились во многих сражениях.
Мужчины отрезали себе часть волос и наносили на собственные лица глубокие раны; по обычаю, превосходный воин оплакивался не воплями и слезами женщин, но кровью мужей. Гунны, совершившие прощальный круг у шатра Аттилы и выразившие кровавую скорбь на лице, собирались за огромнейшем пиршественным столом. Еще вчера здесь шла свадьба, и ничего не изменилось с той поры: и еда, и люди, и даже виновник торжества был тот же. Разгоряченные вином гунны вспоминали великие победы под предводительством Аттилы, и снова звучали радостные песни, ему посвященные. На тризне сочетались противоположные чувства: похоронная скорбь с радостным ликованием — и никого это не возмущало и даже не удивляло.