Лев Ландау
Шрифт:
И снова хочется сказать несколько слов о том, что Ландау был прирожденным учителем. Учить, воспитывать — это было у него в крови, причем он воспитывал не только молодых физиков: автору этих строк, как уже упоминалось, пришлось испытать его влияние на собственном опыте.
Когда я, еще будучи студенткой Института иностранных языков, сказала Льву Давидовичу, что хочу перевести на русский язык комедию Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным», он только рукой махнул:
— Где уж такому лодырю, как ты, перевести пьесу!
Меня так задел его насмешливый
— Попытка не пытка, только вряд ли у тебя что-нибудь получится.
Помню, как после подписания договора с Театром имени Пушкина я позвонила Дау с Тверского бульвара. На мое сообщение он ответил пословицей:
— Бывает, что и корова летает.
Но в день премьеры он признался, что спектакль ему очень понравился. Будучи убеждена, что он помнит свои обидные реплики не хуже меня, я спросила, отчего он не верил, что мне удастся чего-нибудь добиться.
— Разве? — удивился Дау. — Это тебе показалось.
Но, конечно, больше всего он воспитывал своих учеников, физиков. Когда ему стало известно, что один из них из — за несчастной любви начал пить, Дау спросил у него, не собирается ли он менять профессию. Тот ответил отрицательно.
— Я ни в какой степени не хочу вмешиваться в вашу личную жизнь. Вы вправе развлекаться таким жалким образом — я говорю о вашем пристрастии к алкоголю, как вы, вероятно, уже догадались. Должен вам, однако, сказать, что пьющих теоретиков не бывает. Это статистические данные, с коими трудно спорить.
Собеседник промолчал. Ему нечего было сказать. Однажды я провалилась на экзамене и в очень скверном настроении поехала на Воробьевское шоссе.
— Ты больна? — спросил Дау. — Что-нибудь случилось?
— Нет. Плохое настроение…
— Его надо оставлять под подушкой.
Сам он жил, радуясь и яркому солнечному дню, и теплому ветру, и стихотворению, и хорошенькому женскому личику, повстречавшемуся на улице, — радуясь жизни…
В конце пятидесятых годов Ландау начал разрабатывать серьезную тему с Кареном Аветовичем Тер-Мартиросяном.
— Если нам с вами удастся довести до конца эту работу, мы перевернем всю советскую физику, — говорил Дау. И декламировал:
Мы на горе всем буржуям Мировой пожар раздуем!Однажды Тер-Мартиросян, человек редкостной доброты, постоянно помогающий молодым аспирантам и начинающим научным работникам, начал рассказывать Дау о способном теоретике Владимире Грибове. Дау фыркнул:
— Грибов — только артист такой есть. Другого Грибова я не знаю и знать не хочу!
Но когда он увидел серьезную смущенную физиономию
— А вдруг Грибов переплюнет меня! — сказал Дау одному из ближайших друзей.
Если Ландау видел, что кто-либо из его учеников начинает работу, которая интересна и перспективна, он готов был обсуждать ее, не жалея времени. И ученики знали о том, что всегда могут рассчитывать на его помощь.
В 1959 году в Киеве состоялась Международная конференция по физике высоких энергий. Ландау был в приподнятом настроении. Он сиял, он наслаждался вереницей лиц, он без конца спорил, легко переходя с датского на французский или с немецкого на английский. Он одинаково внимательно выслушивал и Гейзенберга, и никому не известного студента. Дау был до того приветлив и прост в своей яркой рубашке и босоножках, что несведущему человеку и в голову не могло прийти, что он говорит с властителем дум физиков мира. Какой-то умник спросил у Ландау, нет ли у него более приличного костюма, на что академик ответил, что эти вопросы он привык обсуждать только со своей женой.
— Ученые должны разговаривать, а не скрываться друг от друга, — заявил Ландау корреспондентам.
Для участников конференции устраивали экскурсии по Днепру, в театры, на заводы. На одном из предприятий Дау собрал вокруг себя группу студентов и рабочих и что-то оживленно им рассказывал. Место для беседы было явно неподходящее: стучали машины, пахло подгоревшим маслом. Мимо проходил профессор Абрикосов и остановился, чтобы послушать. Увидев его, Дау моментально замолчал.
— Вы это уже знаете, — сказал он Алексею Алексеевичу, чтобы тот поскорее уходил и не нарушал идиллии.
По отзывам зарубежной прессы, Киевская конференция прошла под знаком идей Ландау.
На Киевской конференции академик Ландау выступил с докладом. Иностранные ученые называли этот доклад «Киевской программой Ландау». В своем выступлении Вернер Гейзенберг приветствовал «революционный дух программы Ландау». Он заявил:
— Мой путь более консервативен, однако я полагаю, что консерваторов надо бояться больше, чем революционеров.
Речь в докладе Ландау шла не о новой работе или открытии, а о принципиально новом подходе к физике элементарных частиц. Лев Давидович говорил о том, что «недалеко то время, когда будут окончательно написаны уравнения новой теории».
Создать ее будет нелегко: «… даже в лучшем случае нам предстоит тяжелая борьба».
«Особенно запомнилось темпераментное выступление Ландау на Киевской конференции: у меня было такое чувство, что слова, которые произносил Ландау, шли из моего собственного сердца», — писал Гейзенберг через три года после выступления Ландау.
А еще через год Льву Давидовичу прислали статью из американского научного журнала, в которой говорилось:
«Ландау опережает мировую науку. Когда он в 1957 году выступал на Киевской конференции, мы ничего не поняли. Прошло четыре года упорного труда, и только теперь мы поняли, о чем говорил Ландау еще в 1957 году. Такого физика, как Лев Ландау, в США нет».