Лев с ножом в сердце
Шрифт:
— Как жизнь, Лизавета? — спрашивает Йоханн, вырастая на пороге моей комнаты и распространяя вокруг себя удушливый запах табака. Цвет и блеск лысины, а также носа свидетельствуют о том, что главред принял первую вечернюю дозу коньяка и готов расслабиться.
— Хорошо, Йоханн Томасович, — отвечаю. — А как вы?
— Отлично! — говорит он с энтузиазмом. — Вот пройдусь по редакции, и за работу. Что пишут?
— Пишут о любви в основном.
— Ясен пень. А вот интересно, Лизавета, мужчины тоже пишут или страдает один только прекрасный
— Пишут, но редко.
— Интересно, о чем?
— Один человек спросил, почему любят только красивых и с деньгами.
— И что вы ответили? — заинтересовался Йоханн.
— Я ответила, что он не прав и любят всяких.
— А вы не сообщили ему, что у всякого человека есть его половинка и надо только найти? И дождаться.
— Именно это я ему и сообщила.
— Да… — вздыхает Йоханн. — Инерция мыслительного процесса. Хотя, с другой стороны, на всех пишущих свежих мыслей не напасешься. Как продвигается роман о пришельцах?
— Хорошо. Да вы садитесь, Йоханн Томасович, — спохватываюсь я. — Пожалуйста.
Он усаживается в «свое» кресло в углу, вытягивает длинные ноги, слегка распускает узел галстука, бормоча при этом «с вашего позволения». Достает плоскую походную фляжку черненого серебра, отвинчивает крышечку, похожую на наперсток, и наливает в нее коньяк. Смотрит на меня взглядом человека, довольного жизнью. Произносит:
— Ваше здоровье, Лизавета! — и опрокидывает наперсток. Закрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям. — Да, так что там с пришельцами? — благодушно спрашивает он через минуту, открывая затуманенные глаза.
— С ними все в порядке. Летят на Землю.
— Послушайте, Лизавета… — перебивает он меня. — Вы красивая женщина (я хмыкаю), умная, с чувством юмора… истинным, глубинным. У вас прекрасные волосы… Вы сокровище, Лизавета, вы сами не знаете, какое вы чудо! Я завидую вашему мужчине. Честное слово!
— Спасибо, Йоханн Томасович, — отвечаю я скромно. Это у нас такая игра. Ритуал, дружеский треп после рабочего дня. Он вроде как приволакивается за мной, я вроде кокетничаю в ответ и не очень верю. Он настаивает, я продолжаю кокетничать, и так далее. Беда в том, что я… неопасна. Я умна, у меня есть чувство юмора, я все понимаю правильно. Я свой парень. Шефиня Иллария, например, хищная женщина. Заместитель Йоханна Аэлита — глупая. Йоханн называет Аэлиту генетической ошибкой. Секретарша Илларии Нюся — вредная баба. Регина Чумарова, наша законодательница мод, вздорная дама. Я же — свой парень. Парень!
— Выходите за меня, Лизавета! — говорит вдруг Йоханн.
Я воззряюсь на него — так далеко мой начальник еще не заходил. Он смотрит на меня вполне трезво и настороженно. И впрямь не шутит.
— Я подумаю, — отвечаю осторожно.
— Только имейте в виду, — предупреждает он, — я продолжаю пить и курить. Пил, пью и пить буду. И курить. Никаких дамских штучек насчет бросить, понятно?
Я вздыхаю с облегчением — шутит. И говорю:
— Тогда даже не знаю, Йоханн Томасович… Точно не бросите?
— И не надейтесь! — отвечает он твердо, мотая в воздухе указательным пальцем. — Не брошу.
Мы треплемся в таком духе до восьми. Ровно в восемь Йоханн
Восемь пятнадцать. Никак не могу сосредоточиться. Читаю письма по второму кругу.
«Дорогая Катюша, а что бы ты сделала на моем месте?» Что бы я сделала на ее месте? Я не знаю, что делать на своем. Но бодро отстукиваю ответ: «Дорогая Лена, я внимательно прочитала твое письмо. Я понимаю твою обиду, но… поверь мне, ничего страшного не произошло. Твой парень совершил ошибку, с кем не бывает. Прояви великодушие и прости его. Только слабые не прощают…»
Резкий звонок телефона застает меня врасплох, и я вздрагиваю. Бросаю взгляд на часы — половина девятого. Ровно. Помедлив секунду, беру трубку. «Лиза, Элизабет, Бетси и Бесс…» — говорит знакомый мужской голос, и слова эти звучат как пароль. Голос низкий, теплый, ласковый, как у… был когда-то такой американский певец — Пэт Бун, гудел-мурлыкал басом свои песенки, и мурашки точно так же бежали у слушательниц вдоль позвоночника…
— Да, — бормочу я в трубку внезапно осевшим голосом. — Да…
Глава 2
Возвращение
Павел Максимов позвонил в знакомую дверь. Ничего не изменилось за долгих восемь лет — так же глухо тренькнуло в глубине квартиры, только вместо легких быстрых шагов Оли раздались шаркающие, тяжелые и незнакомые. Некоторое время его изучали через глазок, потом дверь распахнулась. Постаревший и какой-то облезлый Юра стоял на пороге, всматриваясь близорукими глазами в гостя. Круглый животик, плешь на макушке, затрапезная линялая рубашка с расстегнутым воротом и замызганные тапочки на босу ногу. Юра никогда не считался красавцем, он был нормальным, в меру жизнерадостным мужиком, с которым Павел не слишком дружил — поддерживал отношения по-родственному, не более. Сейчас же перед ним стоял угасший человек, изрядно потрепанный жизнью.
— Привет, Павлик, — произнес Юра и посторонился, пропуская его. — А мы уже заждались.
Он пошел следом за гостем, не зная, что еще сказать. Павел по старой памяти свернул на кухню. Сестра Маша повернулась от плиты — постаревшая, с тощей жилистой шеей, подпоясанная кухонным полотенцем. Шагнула ему навстречу, обняла, прижалась головой к груди. Шмыгнула носом и вдруг заголосила дурным голосом: «Павлик, братик! Вернулся!» За столом сидел ребенок — мальчик, которого он помнил совсем крохой, — и во все глаза смотрел на гостя. Племянник.
— Ну, будет, Маша, — неловко произнес Павел. — Все, все… — он похлопывал ее ладонью по спине, а она, скривив лицо, плакала. Юра беспомощно топтался рядом.
— Давайте за стол, — Маша, наконец, оторвалась от него, вытерла слезы полотенцем. — Садись, Павлик. Юра!
— Да, Машенька, — отозвался тот, вскидываясь.
— Доставай, в холодильнике!
Юра вытащил из холодильника бутылку водки.
— Сели! — скомандовала Маша. — Открывай!
Выпили.
— Лешенька, это твой дядя Павлик, — обратилась Маша к мальчику. — Он работал на Севере…