Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь (сборник)
Шрифт:
– Я не знаю, право, чего лучше желать, – мрачно проговорил Фрэнсис. – Конечно, он будет опаснейшим врагом, если он жив, а с другой стороны, меня будет постоянно угнетать мысль, что я его убил.
– Будь я на твоем месте, я бы не тревожился об этом, – беспечно сказал Маттео. – Если бы ты не убил его, то, поверь, он убил бы тебя.
– Нет, я воспитан в иных понятиях, Маттео. Моему отцу ненавистны всякие насильственные действия за исключением, разумеется, войны в защиту своего отечества, и хотя он прямо не осуждал меня за мое участие в этом происшествии, но я вижу, что это его беспокоит и он серьезно поговаривает о том, чтобы отправить меня обратно в Англию.
– Да неужели? – печально спросил Маттео. – До сих пор мы были большими друзьями, Фрэнсис, но я надеюсь, что в будущем мы еще больше подружимся. Все друзья Полани будут считать тебя своим близким человеком, и я, идя сюда, подумывал, что, может быть, через несколько лет мы вместе могли бы поступить на государственную службу и получить место на военной галере.
– Мой отец пришел бы в ужас от подобной мысли, Маттео, хотя я лично не желал бы для себя лучшего. Но этому не бывать никогда. Признаюсь, мне очень жаль будет покинуть Венецию. Но вот к нам идет один из служащих в Совете.
Служащий подошел к ним и, спросив, кто из них Фрэнсис Хэммонд, пригласил его следовать за собой.
Глава IV. Похищение
Не без чувства смущения и даже невольного страха следовал Фрэнсис Хэммонд за своим проводником в залу Совета. Это была большая и великолепно украшенная комната. Кругом по стенам висели громадные картины, изображавшие различные сцены из войн Венеции, потолки тоже были расписаны живописью. Карнизы были позолоченные, а над окнами и дверями спускались дорогие занавеси из затканных материй.
За столом подковообразной формы заседало десять членов Совета, все в ярко-красных одеяниях с горностаевой отделкой – отличительной одежде венецианских сенаторов. Председателем был дож, сидевший за тем же столом. На голове у каждого была одета черная бархатная плоская шапочка. Синьор Полани и его друзья сидели в креслах против стола. В то время, когда в зал вошел Фрэнсис, какой-то гондольер давал свои показания. Когда он закончил, ему задали несколько вопросов, а затем велели удалиться. Тогда пристав вывел вперед Фрэнсиса.
– Мое имя Фрэнсис Хэммонд, – сказал он в ответ на заданный ему вопрос.
– Расскажите нам, что вам известно по настоящему делу, – обратился к нему дож.
Фрэнсис рассказал сцену нападения на гондолу.
– Как это случилось, что вы, такой молодой человек и притом еще иностранец, вмещались в такого рода приключение? – спросил его один из членов.
– Я услыхал крики женщин, призывавших на помощь, и, разумеется, счел своим долгом поспешить к ним, – отвечал он спокойным тоном.
– А вы знали, кто были эти дамы?
– Я знал их в лицо. Мне случайно однажды указал на них мой приятель Маттео Джустиниани, сказав, что это дочери синьора Полани. И когда незадолго до происшествия они проезжали мимо меня в гондоле, то я при свете факелов узнал их.
– Могли ли бы вы узнать кого-либо из нападавших, если бы опять увидали их?
– Нет, не мог бы, потому что они все были в масках, – отвечал Фрэнсис.
– Вы говорите, что ударом весла по голове свалили одного из участников нападения в то время, когда он собирался перескочить в вашу гондолу. Как это случилось, что весло было в руках у вас, а не у вашего гондольера?
– Я сам умею грести, – отвечал Фрэнсис. – У нас в Лондоне все молодые люди, катаясь на лодках садятся на весла ради своего удовольствия и очень любят это занятие. В тот вечер, однако, когда синьорины проезжали мимо меня, я не греб, но схватил весло, когда услыхал их крики, чтобы скорее доехать до места происшествия. Вот почему весло оказалось в моих руках, когда незнакомец намеревался перескочить в нашу гондолу.
– Итак, у вас не имеется никаких данных, чтобы подозревать кого-либо, как зачинщика этого нападения?
– Нет, никаких, – отвечал Фрэнсис. – Ни в их гондоле, ни в одежде нападавших я не заметил никаких особенных примет.
– Во всяком случае, молодой человек, – обратился к нему дож, – вы проявили такую стремительность, такое присутствие духа и храбрость, которые присущи только людям уже более зрелого возраста, и я от имени республики благодарю вас за то, что своим вмешательством вы предупредили тяжкое преступление. Я попрошу вас остаться еще некоторое время здесь. Возможно, что когда предстанет перед нами лицо, обвиняемое в этом преступлении, вы признаете его.
Какое-то странное чувство овладело Фрэнсисом, когда, спустя минуту или две, пристав объявил о приходе Руджиеро Мочениго.
– Введите его сюда, – сказал дож.
Занавесь у дверей раздвинулась, и в зал с надменным видом вошел Руджиеро. Он поклонился членам Совета и остановился, как бы выжидая, чтобы его начали допрашивать.
– Вы, Руджиеро Мочениго, – сказал дож, – обвиняетесь в том, что принимали участие в попытке похищения дочерей синьора Полани и в убийстве трех слуг этого господина.
– Какие же имеются основания для такого обвинения? – спросил Руджиеро высокомерным тоном.
– Одним из оснований служит то обстоятельство, что вам было отказано в руке старшей дочери и что вы, получив отказ, угрожали отомстить ее отцу, у которого, насколько ему известно, нет других врагов, кроме вас.
– Это слишком шаткие основания для столь тяжкого обвинения, – сказал Руджиеро презрительно.
– Но не забывайте, – обратился к нему дож, – что ваше прошлое поведение уже может служить достаточным основанием к тому, чтобы подозрение падало на вас. Вы уже были однажды высланы из Венеции за убийство, и полученные нами отзывы о вашем поведении во время пребывания в Константинополе говорят далеко не в вашу пользу.