Лев Толстой: Бегство из рая
Шрифт:
Толстой вышел на балкон и попросил уйти. Она пообещала «убить Черткова», побежала в сад и легла в платье на сырую землю. В темноте ее искали несколько человек и нашли с помощью пуделя Маркиза. Но на все просьбы вернуться домой она отвечала, что пойдет лишь в том случае, если придет Л.Н.
И тогда Лев Львович пошел к отцу.
«– Она не хочет идти, – сказал я, – говорит, что ты ее выгнал.
– Ах, ах, Боже мой! – крикнул отец, – да нет! Нет! Это невыносимо!
– Пойди к ней, – сказал я ему, – без тебя она не придет.
– Да нет, нет, – повторял он вне себя от отчаяния, – я не пойду.
– Ведь ты же ее муж, – тогда сказал я ему громко и с досадой, – ты же и должен всё это уладить.
Он посмотрел на меня удивленно и робко и молча пошел в сад».
Даже
А уже 17 июля в дневнике Гольденвейзера читаем, как Толстой в Телятинках переписывал завещание, где среди наследников кроме Саши фигурировала и его дочь Татьяна.
«Чертков привел Л.Н. наверх (своего дома в Телятинках. – П.Б.). Л.Н., здороваясь со мной, два раза крепко пожал мне руку. Он сел за стол и попросил меня диктовать с данного Муравьевым текста, тождественного со старым, но с прибавкой, что на случай смерти Александры Львовны раньше Л.Н. – всё переходит Татьяне Львовне.
Л.Н. был, видимо, взволнован, но писал быстро и не ошибался. Когда он дописал, то сказал мне:
– Ну вот, как хорошо!»
Всё, однако, было совсем не так хорошо.
В предисловии к публикации факсимильных текстов завещаний Толстого в «Толстовском ежегоднике за 1913 год» Чертков пишет, что этот вариант текста тоже оказался недостаточным, так как «на этот раз вкралась в завещание формальная ошибка в виде пропуска нескольких слов».
Что это были за слова? Из фразы «составлено, написано и подписано завещателем, Львом Николаевичем Толстым, находящемся в здравом уме и твердой памяти», – в новом варианте странным образом выпали слова «находящимся в здравом уме и твердой памяти».
Там было просто: «составлено, написано и подписано графом Львом Николаевичем Толстым». Поэтому завещание пришлось еще один раз переделывать, восстанавливая «здравый ум и твердую память».
На это потребовалось еще пять дней.
Конспираторы
Казалось бы, как суеверный человек Толстой должен был обратить внимание на «случайно» выпавшие из завещания слова о «здравом уме и твердой памяти». Но 22 июля в лесу близ деревни Грумонт (другие варианты: Грумант или Грумонд [24] ) он переписывает и подписывает на этот раз уже окончательный текст своего юридического завещания.
24
Слово «Грумант» является производным от названия острова Гренландия, открытого европейцами в XI веке. Открыватели Гренландии – датчане – считали, что она распространяется далеко на восток и включает в себя острова, которые впоследствии были названы Шпицбергеном (Свальбардом, Грумантом). Поэтому русские поморы называли архипелаг Грумантом, Грунландской землей. Дед Толстого по материнской линии, владелец Ясной Поляны Николай Сергеевич Волконский одно время служил генерал-губернатором в Архангельском крае. Вернувшись в родные места, он решил в память о суровых северных местах переименовать одну из принадлежавших ему деревень. Так в трех километрах от Ясной Поляны появилась деревня Грумант (с ударением на первом слоге).
История создания этого текста подробно описана в воспоминаниях секретаря Черткова Сергеенко.
«Лев Николаевич сел на пень и вынул прицепленное к блузе английское резервуарное перо, попросил нас дать ему всё нужное для писания. Я дал ему бумагу и припасенный мной для этой цели картон, на котором писать, а Александр Борисович (Гольденвейзер. – П.Б.) держал перед ним черновик завещания. Перекинув ногу на ногу и положив картон с бумагой на колено, Лев Николаевич стал писать: „Тысяча девятьсот десятого года, июля дватцать второго дня“. Он сейчас
– Ну, пускай думают, что я был неграмотный.
Затем прибавил:
– Я поставлю еще цифрами, чтобы не было сомнения.
И после слова „июля“ вставил в скобках „22“ цифрами.
Ему трудно было, сидя на пне, следить за черновиком, и он попросил Александра Борисовича читать ему. Александр Борисович стал отчетливо читать черновик, а Лев Николаевич старательно выводил слова, делая двойные переносы в конце и в начале строк, как, кажется, делалось в старину и как сам Лев Николаевич делал иногда в своих письмах, когда старался особенно ясно и разборчиво писать.
Он сначала писал строчки сжато, а когда увидел, что остается еще много места, сказал:
– Надо разгонистей писать, чтобы перейти на другую страницу, – и увеличил расстояния между строками.
Когда в конце завещания ему надо было подписаться, он спросил:
– Надо писать „граф“?
Мы сказали, что можно и не писать, и он не написал.
Потом подписались и мы – свидетели. Лев Николаевич сказал нам:
– Ну, спасибо вам».
Одновременно Толстому была передана бумага от Черткова, которая являлась важнейшим дополнением к завещанию. Согласно этой записке, все права на сочинения и рукописи Толстого переходили к Саше лишь формально. Реальным их распорядителем являлся Чертков.
Поразительно, но в день написания Толстым тайного завещания против жены Чертков ничтоже сумняшеся приехал вечером в гости к Л.Н. и С.А. Какой же надо было обладать железобетонной совестью, чтобы в такой день открыто смотреть хозяйке дома в глаза? И как же надо было к ней относиться…
Валентин Булгаков писал: «Когда я вспоминаю об этом вечере, я поражаюсь интуиции Софьи Андреевны: она будто чувствовала, что только что произошло что-то ужасное, непоправимое». Она «была в самом ужасном настроении, нервном и беспокойном. По отношению к гостю, да и ко всем присутствующим держала себя грубо и вызывающе. Понятно, как это на всех действовало. Все сидели натянутые, подавленные. Чертков – точно аршин проглотил: выпрямился, лицо окаменело. На столе уютно кипел самовар, ярко-красным пятном выделялось на белой скатерти блюдо с малиной, но сидевшие за столом едва притрагивались к своим чашкам чая, точно повинность отбывали. И, не засиживаясь, скоро все разошлись».
Вот в какой атмосфере было составлено завещание Толстого. С одной стороны – душевно больная жена, в голове которой смешались как будто взаимоисключающие вещи: страстная любовь и ревность к мужу, боязнь его потерять и… денежный расчет (ради детей). С другой – непробиваемый Чертков, поставивший себе непременной задачей одному являться распорядителем наследия Толстого. Впрочем, душевное здоровье Черткова… также вызывает сомнение.
Однажды С.А. и Валентин Булгаков оказались в одной коляске по дороге в Телятинки. Графиня ехала знакомиться с матерью Черткова Елизаветой Ивановной. По дороге она стала умолять Булгакова, чтобы тот уговорил Черткова вернуть ей дневники.
– Пусть их все перепишут, скопируют, – говорила она, – а мне отдадут только подлинные рукописи Льва Николаевича! Ведь прежние его дневники хранятся у меня… Скажите Черткову, что если он отдаст мне дневники, я успокоюсь… Я верну ему тогда мое расположение, он будет по-прежнему бывать у нас, и мы будем вместе работать для Льва Николаевича и служить ему… Вы скажете ему это?.. Ради Бога, скажите!
Приехав к Черткову, Булгаков передал ему просьбу С.А. Затем он пишет в дневнике: «Владимир Григорьевич – в сильном возбуждении.
– Что же, – спрашивает он, уставившись на меня своими большими, белыми, возбужденно бегающими глазами, – ты ей так сейчас и выложил, где находятся дневники?!
При этих словах Владимир Григорьевич, совершенно неожиданно для меня, делает страшную гримасу и высовывает мне язык».
«Ты идиот! Все знают, что ты идиот!» – кричал на В.Г. в присутствии других людей приехавший в Ясную Поляну Лев Львович.
До ухода оставалось всего два месяца…
«Они разрывают меня на части…»