Лев Толстой: Бегство из рая

Басинский Павел Валерьевич

Разобраться в этом иерархическом хитросплетении полицейских донесений того времени современному человеку очень трудно. Но ясно одно. Ни о каком тайном следовании в Новочеркасск и уж тем более – пересечении границы по подложным паспортам – речи быть не могло.

Фигура ротмистра Михаила Николаевича Савицкого весьма любопытна. Во всей этой истории он оказался «крайним» из всех полицейских чинов, на которых была возложена не только обязанность наблюдения за Толстым и донесения об этом в Москву, но и ответственность за сохранение общественного спокойствия на станции Астапово.

Однако находясь в Ельце Орловской губернии, Савицкий первые три дня не контролировал ситуацию, чем вызвал недовольство московского начальства. Когда газеты уже наперебой печатали

сообщения своих спецкоров из Астапова, ротмистр странно молчал, возможно, еще не догадываясь, что именно он-то и назначен «крайним». Астапово кишело журналистами столичных и провинциальных газет; их некуда было размещать, так что Озолин был вынужден просить у своего начальства выделить для их проживания отдельный вагон. А Савицкий всё еще находился в Ельце и 3 ноября телеграфировал генералу Львову то, о чем знала из газет вся Россия:

«После второго звонка п. № 12 дочь Толстого, ввиду заявления врача о крайне опасном его положении, обратилась с просьбой к начальнику станции дать помещение. Таковое начальником и предоставлено в своей квартире за неимением другого».

В тот же день генерал Львов шифрованной (!) телеграммой обязал его самолично ехать в Астапово с пятью жандармами и взять контроль ситуации на себя [26] . Телеграмма Львова была послана в 3 часа дня. Но Савицкий почему-то медлил и оставался в Ельце. В тот же день вечером ему пришло тревожное донесение астаповского унтер-офицера Филиппова: «Прибыли корреспонденты „Утро“, „Русское слово“, „Ведомости“, „Речь“, „Голос Москвы“, „Новое время“ и „Петербургское Телеграфное Агентство“. Завтра поездом 11 едет Астапово рязанский губернатор». Контролировать ситуацию ротмистр пытался из Ельца: «Астапово. Унтер-офицеру Филиппову. Никому из прибывших на вокзал не проживать. Приеду завтра вечером. Кроме квартиры начальника станции в станционных зданиях никому не оставаться. В квартире Озолина жить только четверым раньше прибывшим. Ротмистр Савицкий».

26

Телеграмма была такая: «Елец или по нахож. Ротмистру Савицкому. По приказанию начальника Штаба вам безотлучно 25309 – 14756 – 29393 – 43537 – 30819 – 58676 – 64726 – 5 командировать 39535 – 68676 – 71958 – 43269 – 58568 – 65242 – 47514 – 6 и посылать 56642 – 53835 – 26586 – 77185 – 95869 – 71419 – 13475 – 46474 – 839260 – 67971 – 95434 – 25471 – 519. Шестьсот восемьдесят восемь. Генерал-майор Львов».

Но не размещать прибывших и еще прибывающих корреспондентов было невозможно. Находившийся в Саратове управляющий делами Рязанско-Уральской железной дороги Д.А. Матренинский, в чьем подчинении находилось Астапово, был вынужден телеграфировать Озолину: «Разрешаю допустить для временного на один-два дня пребывания корреспондентов петербургских, московских и других газет занятие одного резервного вагона второго класса с предупреждением, что вагон может экстренно понадобиться для начавшихся воинских перевозок».

Одновременно он телеграфировал начальнику дистанции Рязанско-Уральской железной дороги на станции Астапово Клясовскому, чтобы тот подготовил для временной гостиницы отдельный дом, протопил его, оборудовал кроватями с бельем. Но журналистов туда пока не запускал до особого распоряжения.

Получивший от Савицкого приказ не пущать унтер-офицер Филиппов запретил заселение дома и вагона, о чем двумя телеграммами, в ночь на 4 ноября и утром, отрапортовал ротмистру. Встревоженный Матренинский, понимая, что ситуация на подведомственной ему станции станет критической, 4 ноября обратился телеграммой к Савицкому: «Ввиду исключительных обстоятельств, покорно прошу не препятствовать нахождению на станции Астапово в общественных домах и вагонах прибывающих родных графа Льва Николаевича Толстого и посторонних лиц; в поселке поместиться затруднительно и даже невозможно. Просьба телеграфировать на место и мне». – «Для помещения в полосе отчуждения лиц, имеющих паспорта, препятствий не встречается, – отвечал ротмистр, – прочих будет решено сегодня вечером на месте».

В этот же день Савицкий получил от генерала телеграммой шифрованный нагоняй: «До сего времени ни разу не получил никаких сведений, как бы следовало делать ежедневно подробно почтою, в экстренных случаях по телеграфу, о том, что происходит Астапове. Ставите трудное положение перед штабом». Вечером Савицкий был в Астапове и стал одним из бесценных свидетелей тех интриг, которые происходили вокруг умиравшего Толстого.

Империя вздрогнула

В течение семи дней, с 31 октября по 7 ноября 1910 года, малоизвестная станция Астапово Рязанско-Уральской железной дороги стала «узловым» местом для всей огромной России и для всего мира.

Создавалось впечатление, что в эти семь дней на станции не умирал пусть и знаменитый, но всё-таки частный человек, а решалась судьба империи, и за решением этой судьбы наблюдал весь земной шар. В астаповский узел или, вернее сказать, астаповский водоворот втягивалось невероятное количество самых разнообразных лиц, представителей всех сословий громадной Российской империи: железнодорожные рабочие и служащие, крестьяне ближних деревень, священники, монахи, доктора, журналисты, полицейские, телеграфисты, генерал-губернаторы, чиновники всех мастей, члены Синода, Столыпин и Николай II.

И самое удивительное – каждый из них чувствовал свою личную ответственность за уход и смерть Толстого, переживая ее как огромный, внезапно свалившийся на него груз, и, как водится, старался переложить этот груз на плечи другого, рангом повыше или пониже. Частный поступок одного-единственного человека, продиктованный, в общем, исключительно семейными обстоятельствами, явился проверкой на прочность всей империи.

3 ноября корреспондент «Утра России» С.С. Раецкий сообщал в газету: «Телеграф работает без передышки. Запросы идут министерства путей, управления дороги, калужского, рязанского, тамбовского, тульского губернаторов. Чиновник особых тульского губернатора приезжал, производил расследование. Семья Толстого забрасывается телеграммами всех концов России мира».

Приехавший утром 4 ноября рязанский генерал-губернатор князь А.Н. Оболенский пытался выжить со станции корреспондентов. Ради этого закрыли станционный буфет, т. е. очевидно предполагая выморить их голодом. Журналисты были вынуждены обратиться к генерал-майору Львову коллективной телеграммой. Журналистов оставили в покое и стали заботиться об их размещении. «Для станции Астапово требуется временно большое количество кроватей с матрасами и со всеми прочими принадлежностями…» «Прошу срочно выслать в Астапово штук десять-пятнадцать столовых ламп совершенно крепких, хорошо упакованных, во избежание повреждений в дороге», – телеграфировал из Саратова начальникам ближайших к Астапову станций заведующий хозяйственной службой Рязанско-Уральской железной дороги Волынский.

Поначалу рязанский губернатор хотел «убрать» со станции самого Толстого. 2 ноября генерал Львов шифровкой запрашивал Савицкого: «Телеграфируйте кем разрешено Льву Толстому пребывание Астапове станционном здании, не предназначенном помещения больных. Губернатор признает необходимым принять меры отправления лечебное заведение или постоянное местожительство».

Положению, в котором оказался рязанский губернатор, в подведомственной губернии которого почему-то вздумалось умирать Льву Толстому, действительно не позавидуешь. У него не было никакого опыта в организации кончин всемирно известных писателей на случайных железнодорожных станциях. Чтобы представить состояние князя Оболенского, достаточно прочитать его шифрованную телеграмму в Петербург заместителю Столыпина в министерстве внутренних дел генерал-лейтенанту П.Г. Курлову: «Прошу сообщить, переговорив архиереем, можно ли местному священнику служить молебен здравии Толстого. Вчера его запросили, он не склонен согласиться. Посоветуйте не разрешать».