Лев Толстой

Труайя Анри

Зима 1886–1887 годов стала для Софьи Андреевны и Льва Николаевича почти счастливой: после нескольких конфликтов, бывших глухими отголосками ссор, произошедших в 1885 году, каждому волей-неволей пришлось примириться с прихотями другого. Толстой продолжал философствовать, колоть дрова и тачать сапоги, жена ходила по гостям, принимала сама и недешево продавала его книги. «Он очень переменился; спокойно и добродушно смотрит на все, – записано в ее дневнике шестого марта 1887 года. – Принимает участие в игре в винт, садится опять за фортепьяно и не приходит в отчаяние от городской жизни». И спустя несколько месяцев вновь возвращается к этому: «Вид у него теперь счастливый и бодрый, он часто говорит: „Как хороша жизнь!“»

В действительности

такие моменты были редки, по большей части писатель выглядел тихим и подавленным, особенно когда переходил на вегетарианскую пищу, отведав перед этим более питательной. То он ел одни овощи, то возвращался к мясу, пил разбавленный водой ром, но проблемы с желудком продолжались.

Однажды за столом Лев Николаевич упрекнул жену, будто ее слишком интересуют деньги. Она отвечала, что продает за восемь рублей двенадцать томов полного собрания его сочинений, тогда как сам в иные времена просил десять за одну только «Войну и мир». Он рассердился, но возразить не мог. Ему было почти шестьдесят, лицо в морщинах, седые волосы. Глядя на него, Соня с грустью вспоминала своего когда-то сильного и счастливого спутника 1865 года – писателя, художника.

Толстой вновь обратился к работе – наставительные статьи и очерк «О жизни», для которого стремился найти простой стиль изложения, понятный народу. «От общения с профессорами многословие, труднословие и неясность, от общения с мужиками сжатость, красота языка и ясность», – делится он с женой. [531] Та, как обычно, берет на себя переписывание его черновиков, но как только удавалось сделать несколько страниц, Левочка начинал их заново. Такое терпение и последовательность и восхищали, и раздражали ее.

531

Письмо С. А. Толстой от 13 апреля 1887 года.

Теперь, когда дети вырастали, Софье Андреевне приходилось как никогда сражаться за свой авторитет – в каждом из отпрысков, собиравшихся за столом, она видела черты отца, и хотя в случае конфликтов одни занимали его сторону, другие – матери, ей это казалось несправедливым, хотелось, чтобы все они были только ее.

Лев Николаевич между тем продолжал жаловаться, что в доме он совершенно чужой. Особенно огорчали два старших сына: глава семейства пишет Страхову, что не видит в них своего продолжения. Сергей заканчивает университет и хочет стать чиновником, Илья – военным, и от вида галунов у него голова идет кругом. Впрочем, и остальные, уверен он, не последуют его дорогой.

В непонимании, которое было между ним и сыновьями, Толстой винил жену – она растила их как «господ», забывая при этом, что в свое время никак против этого не возражал. Но молодые люди, покинувшие отчий дом и увлеченные студенческой жизнью, неизбежно должны были начать сравнивать идеи отца с более расхожими своих соучеников и профессоров. Неосознанно противопоставляли толстовскому миру мир университетский. Старший, Сергей, суровый, неразговорчивый, увлеченный музыкой, не скрывал раздражения, когда, возвращаясь домой, находил его полным отцовскими последователями. Считал несправедливым, что Толстой попрекает жену роскошью, которой сам же пользуется: по словам сына, Лев Николаевич требовал большей простоты жизни, но никогда не обсуждал это конкретно, а потому вопросы о том, на что должна жить его семья, как распорядиться доходами от имения, до каких пределов сокращать расходы, как растить детей, оставались без ответа. Илья, уважавший отца, сожалел о крайностях его доктрины. Не понимал, как начать жить «по Богу», взять за образец жизнь паломников и мужиков, когда с младенчества им внушали совершенно иные незыблемые принципы. По его воспоминаниям, наоборот, им, детям, казалось, что это отец не понимает их, занятый своими личными делами.

Закончив

курс в университете, Илья влюбился в бедную девушку Софью Философову и решил на ней жениться. Толстой долго колебался, прежде чем задать своему двадцатидвухлетнему сыну мучивший его вопрос, но однажды вечером зашел к нему в комнату и из-за ширмы глухим голосом поинтересовался, были ли у того какие-то отношения с женщинами. Сын ответил отрицательно, и Лев Николаевич заплакал от радости, залился слезами и Илья. Позднее отец написал ему такое письмо о женитьбе:

«Цель ваша в жизни должна быть не радость женитьбы, а та, чтобы своей жизнью внести в мир больше любви и правды. Женитьба же затем, чтобы помогать друг другу в достижении этой цели… Самая эгоистическая и гадкая жизнь есть жизнь двух людей, соединившихся для того, чтобы наслаждаться жизнью, и самое высокое призвание людей, живущих для того, чтобы служить Богу, внося добро в мир и для этого соединившихся друг с другом».

Перед тем, как отправить письмо, Толстой зачитал его близким. Девушки нашли письмо очень возвышенным, но были несколько обеспокоены тем, что в нем не было ни слова о любви мужчины к женщине и о материнском счастье. Что до самого адресата, то намерения его остались неизменными и 28 февраля 1888 года он женился на Софье с благословения отца и матери, которые все же чувствовали себя неспокойно.

Третий сын, Лев, родившийся в 1869 году, был существом непостоянным. Поначалу его интересовало учение отца, потом он стал резко критиковать его. Младшие, Андрей и Михаил, еще дети, заявляли о себе пока только своей исключительной ленью.

Разочарованный сыновьями, Толстой нашел некоторое утешение в дочерях. Старшая, Таня, смешливая, добрая, умная, с грубыми чертами лица, резкая и порывистая, увлекалась живописью. Светские удовольствия не были ей чужды, и она отдалилась от отца, который писал ей в 1885 году, что гораздо важнее для нее убирать свою комнату и уметь готовить суп, чем удачно выйти замуж. Эта фраза запомнилась ей на всю жизнь. Рьяно принялась она сама стирать, перешла на вегетарианский стол, стала помогать бедным. Она видела, как портной Михайло с помощником шьют что-то для нее, и ей становилось стыдно, что два человека работали на нее целый день, тогда как она сама ничего для них не сделала, задавалась вопросом, когда же наконец бедные перестанут покорно подчиняться тем, кто им платит.

Но, несмотря на желание быть во всем достойной гениального человека, чью фамилию носила, Таня не всегда справлялась со своей живой и веселой натурой: любила театр, радовалась ухаживаниям молодых людей, с удовольствием заказывала себе новые платья. Не одобряла мать, но понимала и жалела ее, старалась своей нежностью скрасить ей жизнь. «Все думала о мам'a сегодня, и мне ее ужасно жалко, – записывает Татьяна в дневнике. – Она мучается, работает, чтобы доставать деньги, которые хотя мы и считаем, то есть я, Илья и Маша, ненужными, а все-таки требуем в виде платья и всяких вещей, и ее постоянно раздражает это наше противоречие. Мне ужасно бывает грустно, что она так против всего хорошего, то есть того, что пап'a считает хорошим и что и есть хорошее, и так раздражается против всех, кто старается изменить свою жизнь к лучшему… Впрочем, я пишу чепуху – я падаю от усталости и чувствую, что выходит похоже на осуждение там, где я чувствую только любовь, нежность и жалость».

Таня хотела быть любимицей отца, а потому страдала, что он, как ей казалось, больше интересовался Машей. Украдкой наблюдала за младшей сестрой, уверяла себя, что та «подлизывается» к отцу, сама противоречила Льву Николаевичу, чтобы доказать, что ради его одобрения не станет ему поддакивать. И вновь заносила в дневник, что «все-таки есть эгоистическое чувство, что без нее пап'a со мной ласковее, потому что, сравнивая ее со мной, ему, конечно, бросается в глаза, что она больше живет его жизнью, больше для него делает и более слепо верит в него, чем я».