Лев Толстой
Шрифт:
15 августа Толстой отмечает: «Писал «Труп» — окончил, и втягиваюсь все дальше и дальше».
Конца не было. Шел поиск.
Отвергались варианты, иногда ослепительные по своей правдивой неожиданности.
В дневнике 7 сентября записано: «Федя говорит: а может быть, я ошибся? Ну, да что сделано, то сделано. Несите».
Эта реплика не сохранилась в том тексте, который мы можем считать окончательным.
Сразу появляется новое воплощение темы — бегство в настоящую жизнь от жизни ложной, хотя бы ценой смерти, ценой отказа от всего, и сразу же появляется новое решение, как создавать
По дневнику получается так, будто Толстой включился в работу над «Трупом», как бы полемизируя с Чеховым.
Он и спорил и шел вместе с ним, открывая новую художественную дорогу для драматургии.
В литературной форме «Живой труп» представляет собой наиболее острое произведение Льва Николаевича. «Плоды просвещения» и «Власть тьмы» написаны манерой традиционной драматургии, это пятиактные классические драмы. «Живой труп» создан уже человеком, который видит опыт Чехова и, хотя с ним не согласен, его учитывает.
А. Ф. Кони в статье «Живой труп» в действительности отмечает: «Одни видят в «Живом трупе» новое слово на новых путях драматического искусства, другие сравнивают короткие, быстро сменяющиеся драматические сцены чуть ли не с лентой кинематографа».
Сохранились известия, идущие от не очень разбирающихся в искусстве людей, что Толстой в это время был сильно заинтересован вращающейся сценой.
Таким образом, есть ряд указаний на то, что перед Львом Николаевичем как важнейшие стояли вопросы чисто художественного порядка. Об этом писал и Гольденвейзер в книге «Вблизи Толстого». Толстой отмечал отрывистость реального разговора, недоговоренность реплик и говорил, что это надо использовать в драматургии.
Председатель Московского окружного суда Н. В. Давыдов в книге «Из прошлого» настойчиво подчеркивал детальное сходство истории, рассказанной в драме, с судебным делом об одном опустившемся человеке, который, желая освободить жену, прибег к мнимому самоубийству. Кони в статье, которую я цитировал, делает по этому поводу несколько скептических замечаний. Он осторожно говорит о знаменитом деле Гимера, что ему «во всяком случае, принадлежит некоторая роль в происхождении «Живого трупа».
Оказывается, Давыдов рассказал дело неточно. Кони обобщает эту неточность, говоря: «В последние годы экспериментальная психология, устанавливая опытные приемы для оценки объективной правдивости свидетельских показаний, приходит к выводу, что человеческая память, по прошествии некоторого времени от события, в большинстве случаев утрачивает конкретную точность и стремится восполнить образующиеся в ней пробелы представлениями, которые будучи совершенно добросовестными, в то же время совершенно далеки от истины. В этих случаях человеческая мысль незаметно для самой себя переходит от шаткого «так могло бы быть» к определенному «так должно было быть» и к положительному «так было».
Мы можем сказать, что в литературных делах человек, прочитавший литературное произведение и вспоминающий о так называемых прототипах, дополняет историю жизни прототипов по литературному произведению, сближая их, считая, что так было, потому что так должно было быть.
У Толстого Федя Протасов — развитой человек, состоятельный, любящий искусство; к следователю он приходит в сюртуке, говорит с ним вызывающе; семья его жены — состоятельная, полуаристократическая. Человек, который влюблен в жену Протасова, аристократ по фамилии Каренин; имя его — Виктор имя его матери — Анна. Правда, она Анна Дмитриевна, а не Анна Аркадьевна, как героиня «Анны Карениной», но возвращается тема невозможности развода. Она принадлежит кругу, который уже был воспроизведен в «Анне Карениной».
Дело Гимеров было, но оно было не в этом.
Гимер, про которого рассказывает Давыдов, был опустившийся, малоразвитый человек. Он брал у своей жены на квартиру, занимал у нее по мелочам. Человек, которого полюбила жена Гимера Екатерина, был крестьянин, который хотел пойти вместе с ней на поселение.
Как мы знаем, когда пьеса уже была написана к Толстому пришли люди, которые просили ее не публиковать. Это был сын Н. Гимера, а потом он сам. Дело в том, что следствие было притушено. Екатерина Гимер, обвиненная в двоемужестве, не была сослана в ссылку, а отбывала годичный срок заключения в качестве фельдшерицы. Получается так, что Толстой слыхал о деле Гимера, а увидал его после того, как пьеса была написана, и тогда же узнал об обстоятельствах дела точно.
Сходства немного. Сходство с делом Гимера было, так сказать, вчитано людьми, которые видали пьесу и, зная о каких-то связях ее с судебной историей, изменили эту историю. Об этом и говорил Кони.
Толстовское окружение считало пьесу неудачной. Кони замечал в статье: «…мне думается, что нельзя особенно порадоваться оглашению и постановке «Живого трупа», к которому не приложена окончательно творческая рука автора».
Возник даже спор: Толстой ли написал пьесу? Об этом писал, защищая подлинность пьесы, К. И. Арабажин: «Возникли сомнения в подлинности пьесы, хотя при всей бесспорной добросовестности госпожи Киндяковой, заявившей, что идет на сцене пьеса не та, которую написал Л. Н. Толстой, нужно признать эти сомнения и подозрения лишенными всякого основания».
Арабажин ссылается на рукопись пьесы, испещренную заметками Толстого.
Объясняя, почему пьеса не была напечатана, Арабажин приводит мнение Александры Львовны «Лев Николаевич познакомился с действительными «героями» процесса, и «действительность» оказалась ниже ожиданий Толстого».
Тенеромо (Файнерман) уверял, что «Толстого неприятно поразило сходство с романом «Что делать?», который он совершенно забыл; при этом Толстой сравнивает себя с тигром, который бросает добычу, если первая хватка неудачна».
Подробностей про тигров мы не знаем, но если говорить про Толстого, то он обычно делал попытки точно написать задуманное по многу десятков раз. Кроме того, его не могло поразить сходство с романом «Что делать?», потому что этот роман упоминается в самой драме.
Приведем этот разговор Маши с Федей:
«Маша. …Читал ты «Что делать?»?
Федя. Читал, кажется.
Маша. Скучный это роман, одно очень-очень хорошо. Он… этот, как его, Рахматов, взял да и сделал вид, что утопился. И ты вот не умеешь плавать?