Лев Троцкий

Завтра наступит 25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года, дата публично заявленного большевистскими вождями из ЦК РСДРП(б) восстания в Петрограде. А сегодня, в 11 утра, в Мариинском дворце глава Временного правительства Керенский пообещал им, старым большевикам, немедленную, решительную и окончательную ликвидацию. На третьем этаже Смольного, здания Института благородных девиц, в маленькой угловой комнате сушит голову штаб переворота – Военно-революционный комитет (ВРК). Где Ленин (Старик)? Ясное дело, в подполье, а вдруг он опять свою излюбленную «утку» запустил? Охоч Старик желаемое за действительное выдавать. А Сталин (Коба), член ВРК, где? Неужто сдрейфил? Пропал Коба, как в воду канул, бесследно, и никто не ведает куда. Ох, не получился бы вместо революции кочевой разбой, этакая баранта. Молодец Каменев. На

пожарный случай для побега из Смольного крейсер «Аврора» приготовил. И обставил все красиво. Мол, не волнуйтесь, товарищи рабочие с Выборгской стороны и кронштадтцы! Мы, если что, с вами навек, только на крейсер перебазируемся и будем через репродукторы команды подавать. Ох, не пришлось бы чудакам драпать от юнкеров!

ВРК пребывает в растерянности и тревожных предчувствиях. Штаб Петроградского военного округа замер в ожидании более 60 эшелонов вооруженных до зубов солдат и казаков. Их сняли с фронта по решению Ставки Верховного Главнокомандующего в Могилеве и направили подавить бунт.

А Лев Давидович Троцкий и виду не подает, что волнуется. Тем более товарищи из ЦК не посчитали нужным отправить его в состав ВРК. Куда ему, он всего лишь один из цековцев, да вот еще недавно партия поручила Петросоветом порулить. Он литератор и оратор в штатском. Товарищи из ВРК к баталиям готовятся, а он просто мимо проходил.

Поздно вечером 24 октября на входе в Смольный охрана долго не пропускала незнакомца в потертом пальто и кепке, половину лица которого закрывала повязка из носового платка, и его телохранителя с двумя револьверами в карманах. У них оказались пропуска старого образца. В конце концов их внесла в здание толпа возмущенных заминкой военных и штатских. Некогда, товарищи, разбираться, какие у кого пропуска, белые или красные. С зарей идем на штурм!

Спустя десятилетие Маяковский расскажет в поэме «Хорошо!»:

Товарищи, не останавливаться, чего встали?В броневики и на ПочтамтПо приказу товарища Троцкого!«Есть!» – повернулся и скрылся скоро.И только на ленте у флотскогоПод лампой блеснуло «Аврора».

На самом деле броневики понадобятся уже при новой власти, чтобы усмирять красногвардейские пьяные караулы винных складов Зимнего. Маяковский в стихах, Эйзенштейн в кино живописали свержение Временного правительства так, как последнее само себе представляло. И к которому тщательно готовилось, окружая свои административные здания войсками, возводя баррикады, обустраивая пулеметные гнезда. Напрасно, их никто не собирался штурмовать. И сам ВРК был создан по большому счету для отвода глаз и имитации намерений о переговорах с командованием Петроградского гарнизона. Когда в ночь на 25 октября инкогнито с лицом, перевязанным платком, снимет в Смольном кепку, его, гладко выбритого, в парике, никто не узнает. Он особо и не спешил раскрывать себя. Не торопился в комнату № 100, в ВРК. Он попросил своего охранника немедленно разыскать тов. Троцкого. Тов. Троцкий ответил запиской, что с нетерпением ждет дорогого тов. Ленина, все в порядке. Ленин несколько раз перечитал заветную весть. Он до последнего момента не был уверен в том, в чем убеждал его последние месяцы Лев Давидович: «…общая ситуация в стране, благоприятные или неблагоприятные обстоятельства – ничто. Восстание как машина – все. Восстание не искусство. Это удар по паралитику. Временное полуправительство отправится на свалку истории при помощи тысячи подготовленных боевиков, инженеров, путейцев, телеграфистов, спецов. Машину заводят специалисты-техники. Остановить машину смогут только техники».

К 24 октября закончились «невидимые тренировки» вооруженных групп в штатском, количеством от 3–4 до 10–25 человек, с неизменно приданными им специалистами по конкретному объекту, отлажено их взаимодействие с внедренной либо работавшей там же агентурой. Боевики под видом бестолково слоняющихся обывателей, просачиваясь через грозную и, как оказалось, бесполезную охрану, обследовали все входы и выходы главных, узловых точек, в которых пересекались линии обеспечения руководства, жизнедеятельности страны, от вокзалов до колодца с телефонными кабелями под зданием Генштаба. В назначенный час боевики Троцкого взяли под свой контроль инфраструктуру страны, что обеспечило большевикам контроль над столицей и государством.

Например, Московский вокзал Питера захватили две команды из 25 латышских стрелков, двух матросов, десяти железнодорожников и телеграфиста для контроля движения составов. Юнкера заняли в Москве Кремль и несолоно хлебавши ретировались. Большевики их выкурили цивилизованно: обесточили Кремль на электростанции на Раушской набережной, которая снабжала центр города. А движение с фронта десятков эшелонов карателей и усмирителей, последнюю надежду «временных», в гомельском узле парализовала горстка машинистов, стрелочников, сцепщиков вагонов. Это чуть не стоило жизни местному вождю переворота. Самосуду фронтовиков над саботажником помешал один из полесских большевиков, выхвативший из кармана опубликованный список кандидатов в депутаты Учредительного собрания с криком: «Товарищи, руки прочь от кандидата Кагановича!» Разъяренные офицеры и казаки вмиг присмирели. Тут вам не царские порядки, а власть слуг народа.

Ночь на 25 октября отложилась в памяти Троцкого еще и голодным обмороком. Когда убедился, что все хорошо, лучше и быть не может, он отошел от раскаленного телефона, затянулся на диване папиросой и впал в беспамятство. Очнулся и попросил еды. Не помнил, когда последний раз ел, точно не вчера.

Осенью 1924 года на страницах «Правды» Сталин признает: «Да, это верно, Троцкий действительно хорошо дрался в Октябре». А в 1984-м оценку дал единственный оставшийся в живых участник событий непосредственно в Смольном, извечный оппонент Троцкого Молотов: «Это было единственное время, когда Троцкий держался неплохо». В библиотеке Молотова в 4-м томе собрания сочинений Сталина на полях от руки вписана часть оригинального варианта статьи «Октябрьский переворот» о ключевой роли Троцкого в переходе Петроградского гарнизона на сторону большевиков. Наступал «День седьмого ноября – Троцкий день календаря!» На смену династии Романовых после восьмимесячного антракта всерьез и надолго воцарилась партийная династия вождей-диктаторов. Льву Давидовичу Бронштейну, Троцкому, исполнялось 38 лет. Ленин, Троцкий, Сталин, Свердлов, другие вожди пообещают, что они в Смольном временно, до января 1918 года, до Учредительного собрания, а пока даруют народам долгожданный мир, рабочим – заводы, крестьянам – землю. Впереди же были годы нечеловеческих испытаний.

Но партия сохранит империю. Как любил повторять Троцкий, партия всегда права: «Разрешены все средства, которые по-настоящему ведут к освобождению человечества». А что касается даты 7 ноября, то заключит: «Мистики и пифагорейцы могут из этого делать какие угодно выводы. Сам я заметил это курьезное совпадение только через три года после октябрьского переворота». Человек рассеянный…

Лев Давидович Бронштейн родился по старому стилю 25 октября 1879 года в деревеньке Яновка (сейчас Береславка) на несколько недель раньше Иосифа Джугашвили. Районный и областной центры для яновчан-береславчан по сей день все те же. На расстоянии 23 километров находится городок Бобринец, основанный в 1767 году. А от Бобринца еще 54 километра до провинциальной столицы, которую маленький Лев увидел только в шестилетнем возрасте. Это Елизаветград, в 1924–1934 годах – Зиновьевск, а сейчас Кировоград. На месте крепости Святой Елизаветы, заложенной в 1754 году, к концу восьмидесятых годов позапрошлого столетия на берегу реки Ингул вырос промышленный центр, почти 140 фабрик и заводов, важный транспортный узел железной дороги Харьков– Елизаветград – Одесса. Елизаветград сыну неграмотных земледельцев, выросшему в мазанке с глиняным полом, показался прекрасным олицетворением ее величества цивилизации с тротуарами, зелеными крашеными заборами, красными шарами на ниточках, воскресшими «фараонами», как тогда называли городовых.

Когда мальчик станет взрослым, судьба забросит его во множество стольных градов, от Вены и Берлина до Нью-Йорка и Мехико, но их блеск и грандиозность никогда не затмят первого яркого детского восторга и восхищения. И не забудется тоска при возвращении к родным яновским пенатам: «Это было сероватое детство в мелкобуржуазной семье, в деревне, в глухом углу, где природа широка, а нравы, взгляды, интересы скудны и узки». У Льва не было покупных игрушек, только раз мама привезла из Харькова бумажную лошадку и мяч. Его привилегированные ровесники из высших сословий катались на английских пони под присмотром гувернанток-француженок на набережных Лазурного берега. Саша Керенский, например, наслаждался счастливой жизнью с отцом, заведующим сразу двумя школами в Симбирске, и мамой, наследницей богатого состояния московского купца.