Левиафан
Шрифт:
Я ни о чем не жалею. Даже если когда-то жалел, то это прошло. Все забыто — было и прошло. Труднее всего было уехать от маленькой Марии. Я не думал, что это на меня так подействует, но я скучал по ней гораздо дольше, чем по Лилиан. Каждый раз, когда я попадал на Запад, мне хотелось доехать до Калифорнии, чтобы проведать Марию. Но я этого не сделал. Я боялся увидеть Лилиан и поэтому держался подальше от Калифорнии. За восемнадцать или девятнадцать месяцев, что я там не был, Мария, скорее всего, забыла обо мне. Одно время, пока мы с Лилиан не разругались, я даже собирался удочерить ее. Это пошло бы нам обоим на пользу, но что сейчас сотрясать воздух! Видно, не суждено мне было стать отцом. Не сложилось с Фанни, не сложилось с Лилиан. Стежки-дорожки. Столько шансов, столько манков… Но потом жизнь несет тебя дальше — и ты остаешься с носом. Я стал, кем я стал, и уже ничего не поправишь. Так все сложилось, Питер. И будет так, пока я сам не перережу ниточку.
Сакс начинал заговариваться. Уже рассвело, и птичий хор из жаворонков,
Я постелил ему в одной из свободных спален на втором этаже, опустил жалюзи и после этого ушел на цыпочках к себе. Я сомневался, что смогу уснуть. Слишком много информации предстояло переварить, слишком много образов вертелось в мозгу… Но стоило мне только добраться до подушки, как я начал проваливаться в сон. Как будто меня огрели дубинкой по голове. Некоторые истории до того ужасны, что их невозможно впустить в себя, от них можно только бежать в безоглядную тьму.
Я проснулся в три часа пополудни. Сакс спал еще часа два, и все это время, чтобы его не беспокоить, я болтался во дворе. Сон меня не освежил. Я был слишком потрясен, чтобы привести в порядок свои мысли. Единственное, что заставило меня немного собраться, так это необходимость продумать меню нашего ужина. Я ломал голову над каждым пунктом, взвешивал все «за» и «против», как будто от этого зависели судьбы мира: запечь цыпленка в духовке или зажарить на гриле; подать в качестве гарнира рис или картошку; ограничиться вином в буфете или еще докупить? Даже странно, как зримо все это отложилось в моей памяти. Несколько часов назад Сакс рассказал мне, как он убил человека, как он два года был в бегах, а я думал о гарнире! Я делал вид, что жизнь продолжается как ни в чем не бывало и что она по-прежнему состоит из бытовых мелочей. Потому и делал вид, что в душе знал — это не так.
И вторую ночь мы провели в разговорах. На этот раз мы расположились перед домом, на тех самых андирондакских стульях, на которых сиживали не единожды за эти годы, два голоса без тел, съеденных кромешной тьмой и проступающих лишь тогда, когда кто-то чиркал спичкой. Помню тлеющие концы сигар, мерцающих светлячков в кустах, необъятное небо в звездах — сколько раз я наблюдал эту картину! Природа успокаивала меня, но еще больше успокоил меня Сакс. Продолжительный сон восстановил его силы, и с первой минуты он стал хозяином положения. Голос его звучал твердо и располагал к доверию. В ту ночь он мне рассказал про статую Свободы, и это не было похоже на признание преступника. Он гордился собой, он был в ладу с собой, он говорил с убежденностью художника, осознающего, что им создано главное творение его жизни.
Это была невероятная сага о путешествиях и лицедействе, о безумствах и чудесных спасениях. Кто бы мог предположить, что каждый взрыв требовал титанических усилий: не одна неделя тщательного планирования и подготовки, изощренная система приобретения компонентов для самодельной бомбы, сочинение алиби, обман десятков людей, бесконечные разъезды. Выбрав город, он должен был прожить там какое-то время, не вызывая подозрений. Для начала следовало придумать себе имя и легенду, а так как все это было одноразового использования, следовало иметь неистощимое воображение. Имена он выбирал самые незамысловатые, неброские (Эд Смит, Эл Гудвин, Джек Уайт, Билл Фостер) и во внешности раз от разу что-то менял (то бороду отпустит, то волосы перекрасит, то очки нацепит, то сменит цивильный костюм на рабочую одежду — все эти детали использовались в различных комбинациях). Но главным, конечно, было найти объяснение своему приезду на несколько дней именно в этот город, где его никто не знал. Однажды он предстал университетским профессором, проводящим социологическое исследование жизненных ценностей в американской глубинке — исследование, которое должно было стать основой будущей книги. В другой раз он выступил в роли усыновленного некогда ребенка, который трогательно ищет своих биологических родителей. Еще он был бизнесменом, изучающим возможности инвестиций в местную недвижимость. А также вдовцом, который, потеряв в автокатастрофе жену и детей, решил перебраться в другой город. Когда же о Призраке заговорили повсюду, он, словно в насмешку, приехал в маленький городок в Небраске под видом газетного репортера, собирающего материал о жителях мест, где есть своя копия статуи Свободы. «Что вы думаете об этих взрывах? — спрашивал он людей на улицах. — Что значит лично для вас статуя Свободы?» Для меня это был удар по нервам, признался мне Сакс, но оно того стоило.
Он сразу для себя решил, что лучший способ произвести на незнакомых людей благоприятное впечатление — это открытость. Вместо того чтобы таиться и по целым дням где-то отсиживаться, он первым заговаривал с людьми, очаровывал их, внушал им, что он свой в доску. Дружеский тон давался Саксу легко, это помогало ему раскрепоститься, давало необходимую свободу действий. Люди знали, зачем он здесь, и никого не настораживали его прогулки по центру; и то, что он по нескольку раз в день проходил мимо статуи, оставалось незамеченным. Как и его разъезды после полуночи, когда он изучал движение редких машин и высчитывал вероятность быть увиденным в момент, когда станет закладывать бомбу. В конце концов, разве можно было ругать его за то, что он желал хорошо осмотреться в городе, где он решил поселиться? Он отдавал себе отчет в том, что это довольно сомнительный предлог, но без ночных вылазок было никак нельзя, ведь он заботился не только о собственной шкуре, но и о том, чтобы кто-нибудь случайно не пострадал. Бомж, заснувший на пьедестале, обнимающаяся юная парочка неподалеку, мужчина, выгуливающий собаку на поводке, — осколок камня или кусок железа способен убить любого из них, и тогда конец прекрасной идее! Вот чего Сакс больше всего опасался, вот почему предпринимал всяческие меры предосторожности. Бомбы он изготовлял маленькие, меньше, чем следовало бы, и часовой механизм ставил минут на пятнадцать-двадцать от момента закладки взрывчатки (он закреплял ее на короне статуи с помощью клейкой ленты), хотя это увеличивало риск. Конечно, за двадцать минут кто-то мог пройти мимо, и все-таки с учетом позднего времени и провинциальности городка опасность была невелика.
В ту ночь, наряду со всем прочим, Сакс обрушил на мою голову массу технических подробностей — своего рода ускоренный курс подготовки взрывника. Признаюсь, в основном вся эта информация в одно ухо влетела, в другое вылетела. Во всем, что касается техники, я полный профан, и при моем невежестве мне трудно было вникнуть в суть дела. Я понимал отдельные слова — часовой механизм, порох, взрыватель, но в целом для меня это была китайская грамота. Впрочем, даже у меня создалось впечатление, что Сакс проявлял немалую изобретательность. Не полагаясь на готовые рецепты, а также постоянно думая о том, чтобы тщательнее замести следы, он покупал исключительно доморощенные исходные материалы, мастерил свои бомбы из подручных средств, какие можно найти в любой лавчонке. Он максимально осложнил себе задачу: специально ехал куда-то за будильником, потом в другой магазин за пятьдесят миль, чтобы купить моток проволоки, потом еще куда-то за клейкой лентой. Любая покупка не превышала двадцати долларов, и расплачивался он только наличными — в магазинах, ресторанах, мотелях. Здравствуйте — до свидания. Он словно растворялся в воздухе. Задачка не из простых, но результат налицо: за полтора года подрывной деятельности он не оставил после себя ни одной улики.
На южной окраине Чикаго он под именем Александра Беркмана снял дешевую квартиру, но это было не столько жилье, сколько временное пристанище между разъездами, и проводил он там не более трети своего времени. Я невольно поеживался, представляя себе его образ жизни: бесприютность, смена личин, одиночество. Но когда я сказал ему об этом, он только пожал плечами, как будто все это не имело никакого значения. Он был слишком занят делом, слишком погружен в собственный мир, чтобы задумываться о таких пустяках. Единственной проблемой, которую он сам себе создал, была его растущая популярность. С тех пор как имя Призрака появилось у всех на устах, находить новые объекты для атаки становилось все труднее. Они чаще всего охранялись, и если раньше на подготовку у него уходило до трех недель, то теперь чуть ли не два с половиной месяца. Один взрыв в то лето ему даже пришлось отменить в последнюю минуту, еще несколько он перенес на зиму в надежде, что морозы поколеблют решимость ночных дозоров. Но все эти препятствия с лихвой компенсировались его растущим влиянием. О Призраке Свободы заговорили газеты в своих редакционных статьях и священники в своих проповедях. Его обсуждали радиослушатели в прямом эфире, изображали политические карикатуристы, его предавали анафеме как социальную язву и превозносили как народного героя. В киосках продавали футболки и значки с надписью «Призрак Свободы», появились соответствующие анекдоты, а пару месяцев назад в каком-то ночном шоу в Чикаго две стриптизерши устроили маленький спектакль: неотразимый Призрак сначала раздел, а затем и совратил статую Свободы. На такой резонанс, признался мне Сакс, он никак не рассчитывал. Ради дела он готов был терпеть любые неудобства, переносить все невзгоды. Уже позже я понял: это были слова фанатика, отказавшегося от всякой личной жизни. Но он говорил с таким счастливым лицом, с такой увлеченностью, без тени сомнения, что в тот момент до меня это как-то не дошло.
О многом мне тогда хотелось его спросить, в голове вертелись самые разные вопросы, но наступил рассвет, и у меня уже просто не было сил продолжать разговор. Я хотел спросить про деньги (сколько у него осталось, и что он собирается делать, когда они закончатся); я хотел узнать подробности его разрыва с Лилиан Стерн; я хотел расспросить про Марию Тернер, и Фанни, и рукопись «Левиафана» (на которую он даже не взглянул). Ему следовало прояснить для меня сотню всяких мелочей, я чувствовал себя вправе знать всю правду, но давить на него не стал. Об остальном поговорим за завтраком, сказал я себе, а сейчас — спать!
Когда я проснулся, Сакса в доме не было, как и его машины во дворе. Я решил, что он поехал в магазин и сейчас вернется, но, прождав больше часа, я понял, что понапрасну теряю время. Даже не верилось, что он мог уехать не простившись. Хотя почему бы и нет? С другими он поступал именно так, — чем я лучше! Он сбежал от Фанни, от Марии, от Лилиан. Вероятно, я был последним в череде брошенных, еще одним человеком, которого он вычеркнул из списка.
В половине первого я отправился в кабинет к своему роману. Чем слоняться без дела и, как дурак, каждую минуту прислушиваться, не едет ли машина к дому, я решил, что работа поможет мне немного отвлечься. Тут-то я и нашел его письмо. Сакс положил его на мою рукопись, и стоило мне сесть за стол, как я сразу его увидел.