Левиафан

Шесть дней назад на обочине дороги в северной части Висконсина прогремел взрыв, в результате которого погиб мужчина. Свидетелей не оказалось, но, судя по всему, самодельная бомба, которую он собирал на траве возле припаркованной машины, взорвалась случайно. Если верить официальным итогам вскрытия, смерть наступила мгновенно. Тело разорвало на мелкие клочки и разбросало в радиусе двадцати метров. На данный момент (4 июля 1990 года) личность погибшего не установлена. ФБР при поддержке местной полиции и агентов из БАТО [1] первым делом проверили синий «додж» восемьдесят третьего года с иллинойскими номерами, но выяснилось, что машина краденая, — ее угнали в Джолиете 12 июня средь бела дня, прямо с автостоянки. Точно так же ничего не дал осмотр чудом уцелевшего бумажника. Документов было более чем достаточно — водительские права, карточка социального страхования, кредитные карточки, — но, когда их проверили по компьютеру, оказалось, что все они либо поддельные, либо ворованные. В других обстоятельствах сыщики не преминули бы снять отпечатки пальцев, но, увы, их не с чего было снимать. Тщательный осмотр машины тоже ничего не дал. Синий «додж» превратился

в искореженную груду обуглившегося металла и пластика, и никаких отпечатков при всем старании они не нашли. Возможно, им больше повезет с зубами (если там что-то удалось собрать), но на это потребуется время, пожалуй, не один месяц. В конце концов они, конечно, нащупают ниточку, и все же: пока не будет установлена личность погибшего, им не за что уцепиться.

По мне, чем больше это будет тянуться, тем лучше. История, которую я собираюсь рассказать, довольно запутанная, и, если они докопаются раньше, чем я успею закончить, мой труд пойдет насмарку. Как только правда выплывет наружу, вокруг нее нагородят столько нелепостей и откровенного вранья, прежде всего в газетах, что репутация человека будет погублена раз и навсегда. Нет, я не собираюсь оправдывать его поступки, но, раз уж он не может защитить себя сам, кто-то должен сделать для него такую малость — рассказать, кем он был при жизни и что его занесло в северную глушь. Времени в обрез: когда они объявятся на пороге, надо встретить их во всеоружии. А если, паче чаяния, тайну так и не раскроют, я оставлю написанное при себе, и пусть никто не узнает всей правды. Это было бы наилучшим выходом: разойтись по нулям, ни слова с той и с другой стороны. Впрочем, рассчитывать на это не приходится. Чтобы исполнить задуманное, я должен исходить из того, что они уже близки к разгадке и рано или поздно установят личность погибшего — не тогда, когда в моем повествовании будет поставлена точка, а в любую минуту — завтра, сегодня.

«Нью-Йорк таймс» откликнулась на взрыв небольшой заметкой из разряда маловразумительных историй в двух абзацах, которые обыкновенно прячутся где-то на задворках. Я случайно наткнулся на нее за ланчем — и тут же подумал о Бенджамине Саксе. В заметке не содержалось ничего, что впрямую указывало бы на него, однако все совпадало. Мы с ним почти год не общались, но наш последний разговор оставил у меня ощущение, что он влип по-крупному и движется прямиком к некоему фатальному концу. Для тех, кому это покажется слишком туманным, добавлю, что упоминались и бомбы, скажу больше — во время своего визита он постоянно возвращался к этой теме, и следующие одиннадцать месяцев я прожил в страхе, что он покончит с собой: в один прекрасный день я открою газету и прочитаю о том, что мой друг взорвал себя со всеми потрохами. Это было чисто интуитивное предчувствие какого-то отчаянного прыжка в бездну, но оно крепко во мне засело. Через пару дней после того, как я прочел заметку в газете, ко мне пожаловали агенты ФБР. Когда я увидел, с кем имею дело, я сразу понял, что попал в точку: взрыв в северном Висконсине унес жизнь не чью-нибудь, а моего друга Бенджамина Сакса. Это было ясно как день. Сакс погиб, и единственное, чем я мог теперь ему помочь, это скрыть от мира сей прискорбный факт.

Все же хорошо, что мне вовремя попалась на глаза эта заметка, хотя в тот момент я так не подумал. По крайней мере, у меня было два дня, чтобы оправиться от шока. И когда на пороге появились двое со своими вопросами, я уже был подготовлен, и это помогло мне сохранить спокойствие. Считайте, мне повезло: чтобы взять след, им понадобилось сорок восемь часов. В бумажнике Сакса среди прочего обнаружился листок с моими инициалами и номером телефона. Почему, собственно, они и вышли на меня. Но, к счастью, номер был нью-йоркский, тогда как последние десять дней я жил с семьей в Вермонте в съемном доме, где мы планировали провести остаток лета. Чтобы добраться до меня, им пришлось опросить уйму народу. А если еще добавить, что дом принадлежит бывшей жене Сакса, то вы получите некоторое представление о том, насколько вся эта история запутанная.

Я сработал под дурачка и, кажется, не сболтнул ничего лишнего. Никакой заметки в газете не видел, ни про какие бомбы и угнанные машины и деревенские дороги в северном Висконсине не знаю. Я писатель, зарабатываю на жизнь сочинением романов, они легко могут проверить мои слова, но вряд ли это поможет им продвинуться в расследовании, только время потеряют. Допустим, что так, услышал я в ответ, но как тогда быть с листком, найденным в бумажнике покойного? Нет, мы вас ни в чем не обвиняем, но при нем был номер вашего телефона, — согласитесь, разве это не указывает на существовавшую между вами связь? По видимости, да, охотно согласился я, но видимость еще не означает данность. У кого-то оказался мой телефон — большое дело! Любой из моих друзей, разбросанных по всему свету, мог дать мой номер незнакомцу, тот другому, а другой третьему. Допустим, согласились со мной агенты, но зачем «кто-то» будет хранить у себя телефон человека, которого он в глаза не видел? Затем, что я писатель. Вот как? — удивились они. И чем же это вы отличаетесь от всех остальных? Тем, что мои книги печатаются и люди их читают. Не будучи с ними знаком, я вхожу в их жизнь, и, пока они читают книгу, мои слова для них — это единственная реальность. Ну, так можно сказать про любого читателя, возразили мне агенты. Верно, согласился я, но надо иметь в виду, что среди читателей порой встречаются неадекватные люди. Иная книжка может так сильно зацепить, что человеку вдруг втемяшится, будто ты ему сват и брат и лучше друга у него нет и не было. В доказательство я им привел несколько примеров из собственного опыта. Читательские письма, которые можно назвать криком души, звонки посреди ночи, анонимные угрозы. А не далее как в прошлом году выяснилось, что один оригинал выдает себя за меня — пишет письма от моего имени, ставит автографы на моих романах, маячит за моей спиной этакой зловещей тенью. Книга — штука загадочная, подытожил я. Не успела выпорхнуть в свет — и пошло-поехало, жди неприятностей, а главное, с этим ничего не поделаешь. Нравится тебе или не нравится, ситуация вышла из-под контроля.

Не знаю, сумел ли я их убедить. Подозреваю, что нет. Но даже если они не поверили ни одному моему слову, скорее всего моя стратегия позволила мне выиграть время. А если учесть, что я впервые имел дело с ФБР, у меня есть все основания собой гордиться. Я был спокоен, я был вежлив, я смешал в правильной пропорции растерянность и готовность помочь. Уже одно это было моей маленькой победой. Вообще-то по части обмана я не силен, за многие годы при всем старании мне мало кого удалось обвести вокруг пальца. В том, что позавчера я оказался в ударе, отчасти были повинны сами фэбээровцы. Даже не манера говорить, а, скорее, их внешний облик, то, как они были одеты, идеально совпадало с моими представлениями об агентах ФБР: легкий пиджак, грубые ботинки, немнущаяся синтетическая рубашка, летные очки. Эти темные очки, непременный атрибут профессии, производили такой, я бы сказал, постановочный эффект, как будто эти двое были актерами, которые играют в эпизоде малобюджетного фильма. Все это странным образом подействовало на меня успокаивающе, и, вспоминая тот день, я понимаю, что ощущение нереальности происходившего сработало на меня. Я тоже почувствовал себя актером, и то, что это был уже не я, а сценический персонаж, дало мне законное право хитрить, рассказывать байки без малейших угрызений совести.

Но они тоже были не лыком шиты — и старший, лет сорока с небольшим, и молодой, которому я не дал бы и двадцати восьми. Что-то в их взглядах ни на минуту не позволяло мне расслабиться. В чем именно заключалась исходившая от них угроза, я затрудняюсь сказать; возможно, все дело в том, что эти глаза были пустые, с ними не возникало контакта, они вбирали в себя одновременно всё и ничего. По этим глазам невозможно было что-либо понять, и мне оставалось только гадать, о чем думает веселая парочка. А еще эти глаза, при всей терпеливой участливости и натренированном безразличии их обладателей, оставались бдительными, я бы сказал, безжалостно бдительными, как будто они были специально нацелены на то, чтобы ты чувствовал себя не в своей тарелке, вспоминая свои ошибки и прегрешения, и чтобы всего тебя лихорадило. Звали их Уорти и Харрис, но я уже не помню, кто есть кто. Это были пугающе одинаковые особи, как бы разновозрастные варианты одного человека, в меру высокого, в меру крепкого, русоволосого, голубоглазого, пухлорукого, с ухоженными ногтями. Чем они разнились, так это манерой говорить, но я поостерегусь делать далеко идущие выводы по первым впечатлениям. Допускаю, что у них установлена очередность и они по мере необходимости меняются ролями. В моем случае тот, кто помоложе, выступал в роли плохого следователя. Он с видимой серьезностью относился к своей работе, вопросы задавал в лоб и почти не улыбался, такой формалист, у которого иногда проскальзывают нотки сарказма и легкое раздражение. Старший, раскованный и дружелюбный, предпочитал вести непринужденную беседу. Разумеется, именно поэтому от него исходила большая опасность, но не могу не признать, что общение с ним было не лишено приятности. Когда я заговорил о реакции некоторых чокнутых читателей на мои книги, я заметил интерес в его глазах; к моему удивлению, он меня не остановил и позволил развить эту тему. Прощупывал меня, не иначе: поощряя мои разглагольствования, пытался понять, что я за птица и что у меня на уме. Но когда я дошел до самозванца, выдающего себя за мою скромную персону, он, представьте, предложил мне свои услуги в расследовании этого дела. Вы скажете: типичная уловка. Возможно, хотя мне так не показалось. Само собой, я сказал «нет», но в других обстоятельствах я бы еще подумал. Этот тип давно меня преследует, и я дорого бы дал, чтобы докопаться до сути.

— Вообще-то я редко читаю романы, — заметил агент. — Дела, знаете ли.

— Обычная история, — согласился я.

— А ваши романы, видать, хорошие, иначе б вас так не доставали.

— Может, меня достают как раз потому, что они плохие. Столько критиков развелось. Не понравилась книжка — хватай за горло автора. А что, в этом есть своя логика. Пусть мерзавец заплатит за испорченное настроение.

— Надо бы мне что-нибудь из вашего почитать. Интересно, из-за чего такой сыр-бор. Вы как, не против?

— Почему я должен быть против? Для этого они и стоят в книжных магазинах — чтобы люди их читали.

Визит неожиданно закончился тем, что я записал для агента ФБР названия своих книг. Если вы спросите меня, зачем они ему понадобились, я затруднюсь с ответом. Может, он рассчитывал найти в моих писаниях какие-то ключи к разгадке, а может, таким образом он мне тонко намекал: они еще вернутся, так просто я от них не отделаюсь. В конце концов, другой зацепки у них нет, и, если они сочли, что их водят за нос, они меня в покое не оставят. Что у них там еще на уме — я могу только гадать. Вряд ли они подозревают во мне террориста, хотя то, что я им не являюсь, еще не означает, что они так не думают. То-то и оно, что им ничего не известно, и они вполне могут исходить из этой предпосылки, а если так, то они сейчас отчаянно пытаются нащупать любую ниточку, которая соединила бы меня с самодельной бомбой, взорвавшейся в Висконсине неделю назад. Даже если это не так, они наверняка еще долго будут заниматься моей персоной — задавать вопросы, копаться в моей биографии, выяснять круг моих друзей, — и рано или поздно всплывет имя Сакса. Другими словами, пока я пишу в Вермонте эту историю, они пишут свою про меня, и, когда в ней будет поставлена точка, они будут знать обо мне не меньше, чем я сам.

Через два часа после ухода агентов вернулись домой моя жена и дочь. Они провели день с друзьями и, к счастью, разминулись с Харрисом и Уорти. У нас с женой друг от друга нет секретов, но в данном случае я, пожалуй, умолчу об этом визите. Хотя Айрис всегда симпатизировала Саксу, все же я для нее на первом месте, и, если она узнает, что из-за него у меня могут возникнуть неприятности, она сделает все, чтобы меня остановить. Слишком велик риск. Даже если я смогу ее переубедить, на это уйдет не день и не два, а я не могу себе позволить такую роскошь, когда каждая минута на счету. Да и какой мне прок в том, что она сдастся? За это время она только вся изведется. Когда-нибудь Айрис узнает правду, все выйдет наружу. Так что тут не обман, а желание оградить ее, хотя бы на время, от неприятностей. Сделать это, я думаю, будет не трудно. Засяду в своем флигельке и буду писать с утра до вечера, и пусть Айрис считает, что я опять принялся за работу. Пускай думает, что я увлеченно пишу новый роман. Когда она увидит, сколько часов я просиживаю за своим рабочим столом и как быстро подвигается дело, она только за меня порадуется. Айрис тоже часть уравнения, и я должен видеть ее счастливой, иначе у меня просто не хватит духу взяться за перо.