Левиафан
Шрифт:
Сейчас-то миссис Сакс живет в приюте для престарелых, но тогда она еще всем заправляла в большом доме, где выросли Бен и его сестры. Викторианский дом с коньками в пригороде Нью-Кейнана, насколько я могу судить, был построен во второй половине девятнадцатого века: лабиринт комнат, чуланы и кладовки, множество разных лестниц и неожиданные коридорчики на втором этаже. Внутри темновато; гостиная завалена книгами, журналами, газетами. Миссис Сакс тогда было, наверно, под семьдесят, но она не выглядела старой классической бабушкой. В течение многих лет она была социальным работником в бедных кварталах Бриджпорта. Не склонная ни к сантиментам, ни к вспыльчивости, открытая, даже бесшабашная, с хорошим чувством юмора, из тех, кто за словом в карман не лезет, она бывала особенно язвительна всякий раз, когда речь заходила о политике (а в те дни о ней только и говорили). Помнится, однажды обсуждали сообщников Никсона по «Уотергейту»,
Еда и вправду оказалась скверная, но всем было как-то не до нее. За столом собралось столько народу и пятеро маленьких детей устроили такой галдеж, что у взрослых рот был в основном занят другим. Семья Сакса была большой и шумной. Его сестры с мужьями прилетели кто откуда, давно друг с другом не виделись и говорили все разом. Четыре или пять диалогов развивались одновременно, частенько через весь стол, они пересекались и меняли направление, вовлекая участников во все темы, вынуждали каждого рассказывать о себе и при этом невольно слышать про остальных. Добавьте к этому бесцеремонные вторжения детей, перемены блюд, мельтешню передаваемых бутылок, разбитые тарелки, перевернутые бокалы, пролитые соусы — одним словом, ужин напоминал наспех срепетированный водевиль.
Несмотря на внешнюю раздробленность и взаимное подтрунивание, они производили впечатление крепкой семьи — искренне небезразличные друг к другу люди, и при этом не цепляющиеся за общее прошлое. Приятно было видеть отсутствие враждебности, никак не проявлялся, по крайней мере для чужого глаза, дух былого соперничества и старых обид, однако не заметил я и какой-то особой близости, тонких внутренних связей, характерных для по-настоящему благополучного клана. Сакс любил своих сестер, но как-то машинально, отстраненно, не впуская их в свою взрослую жизнь. Возможно, это объяснялось тем, что он был единственным мальчиком в семье. Как бы то ни было, всякий раз на протяжении этого долгого вечера, когда Сакс оказывался в поле моего зрения, он разговаривал либо с матерью, либо с женой, и даже к Дэвиду, моему сыну, он проявлял больше интереса, чем к собственным племянникам и племянницам. Я не собираюсь делать отсюда далеко идущие выводы. Пристрастный наблюдатель, я мог что-то не так интерпретировать и просто ошибаться, но, по-моему, в тот вечер Сакс вел себя как этакий дичок в семье, растущий особняком. Он не то чтобы избегал компании, просто видно было, что ему не по себе, что он томится и не знает, куда себя девать.
Его детство, если верить моей скудной информации, было ничем не примечательным. Хорошими отметками он похвастаться не мог, и если чем-то и выделялся в классе, то исключительно проказами. Он бросал вызов школьному начальству с поразительным бесстрашием. Послушать его, с шести до двенадцати лет он только и делал, что срывал уроки, проявляя при этом творческую фантазию. Он расставлял капканы, вешал на спину учителю табличку с надписью «ДАЙ МНЕ ПЕНДЕЛЯ», взрывал петарды в мусорном контейнере во время ланча в школьном буфете. За те годы он проторчал в кабинете директора едва ли не больше времени, чем в классе, но удовлетворение, которое он испытывал от своих триумфов, перевешивало для него любое наказание. Мальчишки уважали его за смелость и изобретательность, что, конечно, вдохновляло его на новые подвиги. Школьные фотографии Сакса запечатлели гадкого утенка или, точнее, Фантомаса: дылда с большими ушами, кривыми зубами и дурацкой кривой ухмылочкой. Живая мишень для мерзких шуточек и жестоких уколов. Другому бы досталось по полной программе, он же избежал этой участи — только потому, что заставил себя быть чуть безумнее, чем все остальные. Не самая приятная роль, но он довел ее до совершенства, и в этом отношении ему не было равных.
Со временем, с помощью скобок, зубы выровнялись, фигура стала нормальной, а неуклюжие конечности послушными. К шестнадцати годам Сакс уже был похож на человека, которого я знал. Высокий рост дал ему преимущество в спортивных играх, особенно в баскетболе он показывал многообещающие результаты. Розыгрыши и вызывающие чудачества остались в прошлом, и,
Все это я слышал от самого Сакса и таким образом составил себе представление о том, каким он был до нашего знакомства, но только сейчас, пересказывая его истории, я понимаю, что они могли быть полной туфтой. Самоуничижение было важной составляющей его характера, и он нередко выставлял себя на посмешище, особенно когда это касалось прошлого, — тут он не жалел красок. Как он только себя не обзывал — «невеждой», «самовлюбленным ослом», «оторвой», «лоботрясом»! Может, ему хотелось, чтобы таким я его видел, а может, Сакс втайне наслаждался тем, как он меня дурачит. Только очень уверенный в себе человек способен смеяться над собой, а таких людей вряд ли можно причислить к глупцам или растяпам.
Лишь одна история, относящаяся к этому периоду, вызывает у меня полное доверие. Я услышал ее к концу нашего визита в Коннектикут, причем сразу из двух источников, от Бена и от его матери, так что она стоит особняком. Сама по себе она выглядит не столь драматичной, как большинство анекдотов Сакса, но в ретроспективе выступает особенно рельефно — как заявленная тема или музыкальная фраза, которая будет преследовать его до последних минут его жизни.
Убирать после ужина выпало тем, кто не принимал участия в готовке, то бишь нам четверым: Саксу, его матери, Фанни и мне. Работы было — начать и кончить. Горы грязной посуды. Мы по очереди отскребали и перемывали, болтая о чем придется. День благодарения, другие праздники. Национальные символы. Статуя Свободы. И тут миссис Сакс вместе с Беном ударились в воспоминания о своей поездке на остров Бедлоу [11] в начале пятидесятых, а мы с Фанни молча слушали, вытирая посуду.
11
В 1956 г. остров Бедлоу, где находится статуя Свободы, был переименован в остров Эллис.
— Ты помнишь этот день, Бенджи? — начала миссис Сакс.
— Еще бы, — отозвался он. — Один из поворотных моментов моего детства.
— По-моему, тебе еще не было семи.
— Пятьдесят первый год. В то лето мне исполнилось шесть.
— Я ни разу не видела вблизи статую Свободы, и вот в один прекрасный день я посадила тебя в машину, и мы вдвоем, без девочек, отправились в Нью-Йорк…
— …где к нам присоединилась миссис Что-то-там — стайн с двумя сыновьями.
— Дорис Саперстайн из Бронкса, моя старая подруга. Ее дикарям было примерно столько же, сколько тебе. Настоящие бандиты.
— Нормальные мальчишки. Из-за них у нас даже вышел спор.
— Спор?
— А ты не помнишь?
— Нет. Я помню только саму экскурсию, все остальное забылось.
— Ты заставила меня надеть эти мерзкие шортики с белыми гольфами. У тебя это называлось «одеться нарядно», а я бесился. Делать из меня девчонку или маленького лорда Фаунтлероя! [12] Ладно бы еще в семейном кругу, но перед чужими мальчишками — нестерпимое унижение. Я не сомневался, что они будут в футболках, летних брюках и теннисных тапочках. И тут я, в таком виде!
12
Герой одноименной детской книги Франсес Ходжсон Бернетт, опубликованной в 1886 г.
— У тебя был вид ангелочка, — возразила миссис Сакс.
— Очень может быть, но я не хотел быть ангелочком. Я хотел быть как все. Но как я тебя ни упрашивал, ты осталась непреклонна. «Это тебе не во дворе играть, — сказала ты. — Статуя Свободы — это символ страны, к ней надо относиться с уважением». В свои шесть лет я оценил иронию ситуации: меня в цепях ведут почтить олицетворение свободы. Вот оно, торжество диктатуры и попрание моих прав! Я пытался тебе объяснить про тех двоих, но ты меня не слушала. «Глупости, они тоже будут нарядные», — сказала ты, как отрезала. Ни тени сомнений. Тогда я собрался с духом и предложил тебе сделку. Ладно, будь по-твоему, но если те двое окажутся в брюках и теннисных тапочках, — всё, больше никаких запретов, я ношу, что мне заблагорассудится.