Сансет Парк

Уже почти год он фотографировал оставленные вещи. По крайней мере два раза в день, иногда и шесть, иногда и семь; и каждый раз, когда он и его когорта входили в очередной дом, их встречали вещи, бесконечное количество ненужных вещей, оставленных уехавшими семьями. Исчезнувшие люди покидали эти места в спешке, стыдясь, в растерянности, и, наверняка, где бы они ни жили сейчас (если они, конечно, нашли какой-нибудь приют, а не жили прямо на улице) их новые жилища должны быть гораздо меньше домов, которые они оставили. У каждого дома — своя история потери либо от банкротства, либо от долгов; и на него была возложена обязанность задокументировать последние, оставшиеся следы тех затерявшихся людей для того, чтобы остались доказательства, что исчезнувшие семьи жили когда-то здесь, и что тени людей, которых он никогда не увидит и не узнает, все еще оставались здесь, в забытых вещах,

Работа называлась Вычисткой; и он состоял в бригаде из четырех человек, нанятой Данбар Реалти Корпорэйшн, чьими услугами по "консервации домов" пользовались местные банки, получившие в собственность недвижимость. Просторные равнины южной Флориды усеяны такими осиротевшими строениями, а поскольку в интересах банка — продать их как можно быстрее, опустевшие здания должны быть очищены, отремонтированы и готовы для просмотра их будущими покупателями. В мире экономической разрухи и неостановимо надвигающейся нищеты Вычистка — один из самых процветающих бизнесов в округе. Без сомнения, ему повезло найти такую работу. Он не знает, как долго он еще сможет быть здесь, но жалование приличное, и там, где все меньше остается работ — или ничего или хорошая работа.

Вначале он был потрясен беспорядком и грязью, безразличием. Редкий дом, куда он входил, был оставлен в нетронутом виде прежними хозяевами. Чаще всего — вспышки злобы и гнева, разудалое буйство капризного вандализма — от оставленных открытыми кранов в раковинах и переполненных водой ваннами до пробитых молотками стен или стен, покрытых неприличными граффити, или стен, испещренными дырами от пуль, не говоря уж и о выдранных медных трубах, вымазанном отбеливателем ковровом покрытии, кучах кала, выложенных на полу гостиной. Это конечно, экстремальные примеры, импульсивные акты, вызванные прорвавшейся наружу яростью, отвратительные, хоть и понятные, свидетельства отчаяния; пусть и не всегда его охватывало отвращение при входе в дом, но он никогда не открывал двери без плохого предчувствия. Прежде всего, нужно было встретиться с запахом — всплеском прокисшего воздуха, влетавшего в его ноздри, всепроникающей смесью вони плесени, прокисшего молока, кошачьего помета, туалетных испражнений и гниющей на кухне еды. И даже свежий воздух от открытого окна не мог выгнать этот запах; и даже самая аккуратная, самая дотошная чистка не могла стереть эту вонь поражения.

Там всегда были забытые предметы, оставленные вещи. Сейчас их счет исчислялся тысячами, и среди его обширных архивов можно было найти фотографии книг, обуви и картин маслом, пианин и тостеров, кукол, чайных наборов и грязных носков, телевизоров и настольных игр, вечерних платьев и теннисных ракеток, диванов, шелкового женского белья, канцелярских кнопок, пластмассовых фигурок, тюбиков губной помады, винтовок, выцветших матрасов, ножей и вилок, покерных жетонов, коллекции марок и мертвой канарейки на полу клетки. Он никак не может взять в толк причины его фотографирования. Он понимает, что занимается пустым делом, никому не нужным, и все равно, каждый раз входя в дом, он чувствует, как вещи начинают звать его, говорят с ним голосами людей, которых уже здесь нет, просят его взглянуть на них в последний раз, пока их не унесли отсюда. Другие члены бригады потешаются над ним из-за его навязчивого желания сфотографировать все, но ему все равно. Они не стоят его внимания, и он их просто презирает. Безмозглый бригадир Виктор, заикающийся болтун Пако и жирный сопящий Фредди — три мушкетера королевства несбывшихся желаний. Закон гласит, что все найденные вещи выше определенной законом цены, должны быть переданы банку, обязанному вернуть их прежним владельцам, но его сослуживцы забирают себе все, что пожелают, безо всякого раздумья. Они считают его глупцом за то, что ему нет никакого дела — ни до бутылок виски, радиоприемников, проигрывателей компакт-дисков, лука со стрелами, грязных журналов — ни до чего, лишь фотографии. Он решил говорить как можно меньше на этой работе. Пако и Фредди начали называть его Эль Глухарио.

Ему двадцать восемь лет, и, насколько он знает себя, у него нет никаких амбиций. Ни заветных желаний вообще, никакого представления, каким может быть его будущее. Он знает, что не останется здесь, во Флориде, что наступит время отъезда отсюда, но до тех пор, пока в этом нет необходимости, он доволен происходящим и никуда не спешит. Если он и добился чего-нибудь за те семь лет после того, как бросил колледж, так это того, что у него появилась способность жить настоящим, ограничить себя нахождением здесь и сейчас; и достижение этой, на чужой взгляд не самой достойной способности, потребовало от него огромных затрат самодисциплины и самоконтроля. Никаких планов на будущее, никаких желаний и надежд, лишь только то, что мир предлагает тебе между одним рассветом и другим — жить, уменьшив свои желания настолько, насколько возможно вообще для человеческого существа.

Постепенно он ограничил себя во всем до простейшего минимума. Он избавился от сигарет и выпивки; он ест дома; у него нет телевизора, радио и компьютера. Он бы с удовольствием променял свой автомобиль на велосипед, но это невозможно, потому что на его работе ему приходится преодолевать значительные расстояния. Та же история и с мобильным телефоном в его кармане, — с радостью бы избавился от него — но из-за работы он мирится и с ним. Цифровая камера — единственное исключение; во время тоскливой и нудной бесконечной случки с мусором; и ему кажется, что она — его спасение. Плата за жилье невысока, поскольку он живет в небольшой квартирке бедного района; и кроме трат на простейшие нужды единственная роскошь, которую он позволяет себе, — это покупка книг, книг в бумажных обложках, в основном романов. Американских авторов, британских, переводы с иностранных; в конце концов, книги для него не роскошь, а скорее необходимость, и чтение — привычка, от которой он и не хотел бы избавиться.

Если бы не та девушка, он бы уже уехал отсюда. У него есть деньги, чтобы быть там, где бы он ни захотел, и он уже до краев насытился солнцем Флориды: ему кажется, что оно несет людям больше зла, чем добра. Это макиавеллевское солнце, считает он, лицемерное солнце; и свет от него не освещает вещи, а, наоборот, скрывает — ослепляет тебя постоянным сверх-ярким сиянием, обрушивает на тебя волны влажного пара и выматывает тебя видениями будто-миражей и колеблющихся изображений пустоты. Все блестит и сверкает, но нет в этом ничего вещественного, ни спокойствия, ни отдыха. И, все же, именно под этим солнцем он впервые увидел эту девушку; и от того, что ему невозможно отступиться от нее, он продолжает жить здесь и пытается примирить себя с его существованием.

Ее зовут Пилар Санчез; и он встретил ее шесть месяцев тому назад в парке, совершенно случайно, субботним днем в середине мая, самая невозможная из невозможных встреч. Она сидела на траве, читая книгу, а в десяти футах от нее сидел на траве и он, тоже читая книгу, ту же книгу, что и у нее, в той же мягкой обложке того же издательства, Великий Гэтсби — он читал книгу уже в третий раз с тех пор, когда отец подарил ее на его шестнадцатилетие. Он сидел на траве с книгой двадцать или тридцать минут, погруженный в чтение и отгородившийся от всего, как вдруг он услышал чей-то смех. Он повернулся в сторону смеха, и на первый, тот самый роковой взгляд на нее — она улыбалась и указывала на ту же обложку в ее руке — ему показалось, что ей не было и шестнадцати лет; еще подросток, по сути девочка, подросток в узких обрезанных шортах, сандалиях и еле прикрывающем грудь халтере — такую же одежду одевала почти каждая вторая мало-мальски симпатичная девушка. Еще ребенок, сказал он себе; и, глядя на ее гладкие обнаженные конечности и внимательный взгляд улыбающегося лица, тот, кто редко улыбался кому-нибудь и чему-нибудь, взглянул в ее темные, подвижные глаза и улыбнулся ей в ответ.

Шесть месяцев спустя она все еще считается несовершеннолетней. Ей должно исполниться восемнадцать лет в следующем мае, и потому ему нужно быть очень осторожным с ней в публичных местах, избегая всего, что могло бы вызвать подозрение его в сексуальных домогательствах: простой телефонный звонок в полицию от какого-нибудь злопыхателя мог бы закончиться для него тюрьмой. Каждым утром, но только не на выходные или в праздники, он отвозит ее в школу для старших классов Джона Ф. Кеннеди, где она заканчивает последний год обучения, и с ее оценками она мечтает пойти в колледж и стать дипломированной медсестрой. Он не высаживает ее прямо у школы — это было бы слишком опасно. Кто-нибудь из учителей или обслуживающего персонала мог бы увидеть их в машине вместе, и потому он притормаживает за три-четыре блока до школы и высаживает ее. Он не целует ее на прощание. Он не касается ее. Ей обидно от его невнимания, потому что она считает себя вполне взрослой женщиной, но принимает происходящее, поскольку он просил ее об этом.

Родители Пилар погибли в автомобильной катастрофе два года тому назад, и до того времени, как она вселилась к нему в квартиру прошедшим июнем, она жила с тремя старшими сестрами в родительском доме. Двадцатилетняя Мария, двадцатитрехлетняя Тереса и двадцатипятилетняя Анджела. Мария учится на работника салона красоты. Тереса обслуживает клиентов местного банка. Анджела, самая привлекательная, — официантка в коктейль-баре. Пилар говорит, что Анджела иногда прирабатывает женским промыслом. Пилар тут же добавляет, что любит Анджелу, что любит всех своих сестер, но все равно очень рада, что покинула их дом, переполненный воспоминаниями об ее матери о отце; и, кроме того, она не может не перестать сердиться на Анджелу из-за ее приработка — она считает, что греховно продавать женщине свое тело, и какое счастье не ругаться с ней больше из-за этого. Ну и что, говорит она ему, пусть твоя квартира и совсем непривлекательна, а их дом большой и удобный, но зато здесь нет восемнадцатимесячного Карлоса Джуниора, и это — тоже счастье. Тересин сын, конечно, совсем неплохой ребенок; ну и что, что Тересин муж отбывает службу в Ираке, а ей приходится проводить много часов в банке — это не дает ей права сбрасывать через день все обязанности о ребенке на младшую сестру. Пилар не хотела ругаться по этому поводу, но не вышло. Ей нужно время побыть в одиночестве и время для занятий; она хочет добиться чего-то; и как это возможно, если она занята сменой грязных подгузников? Для кого-то дети — как раз то, что надо, но не для нее. Спасибо, говорит она, но спасибо — нет.