Лейб-гвардии майор
Шрифт:
— Но ведь это грабеж, — совсем упал духом капитан.
— Может, и грабеж, но у тебя нет выбора.
Невидимый собеседник захохотал, но его смех быстро перешел в лающий кашель.
— Проклятая погода! Когда-нибудь она меня доконает! Что ты решил?
— Хорошо, — согласился капитан. — Пройдем в мою каюту и рассчитаемся. Только прикажи убрать солдат, пока они не перевернули шхуну вверх дном. И проследи, чтобы они ничего не стащили.
— Не волнуйся, друг мой. Если кто-то из моих солдат чуток поживится на твоей посудине, сильно от тебя не убудет. Поделись с ближним
Они ушли. Мы по-прежнему сидели в темноте, выжидая, чем все закончится. Через полчаса шум на корабле затих, таможенники убрались. Капитан зашел в каюту и сказал:
— Можете сойти на берег. Все чисто.
Я отдал ему оговоренную сумму и увидел, что лицо капитана недовольно вытянулось, будто он съел одно из своих моченых яблок.
— В чем дело? Что-то не так?
— Думаю, вы слышали разговор. Проклятые таможенники увеличили поборы, поэтому я вынужден взять с вас больше денег.
— И вы решили переложить затраты на наши плечи…
— А что мне остается делать? В конце концов, я тоже рискую.
— А если мы откажемся?
— Я найду способ вас заставить, — ухмыльнулся капитан.
— Неужели вызовете полицию? — недоверчиво спросил я.
— Конечно. Скажу, что вы обманом проникли на мой корабль.
— Но ведь вам не поверят.
— Поверят. Меня тут каждая собака знает. Гоните монету, или я сдам вас в участок.
Лишний шум был ни к чему, поэтому я скрепя сердце согласился на новые условия.
После долгого сидения в темном трюме пришлось привыкать к солнечному свету. Мы, щурясь, сошли по сходням и отправились в сторону города. Никто не смотрел в нашу сторону. Проходившие мимо матросы и солдаты не обращали на нас внимания. Порт жил своей жизнью.
— Даже не верится, земля под ногами! — довольно сказал Чижиков, зашагав по булыжной мостовой.
Только сейчас я увидел, как он исхудал и осунулся.
— Кузен, я думаю, нужно найти недорогую гостиницу и отдохнуть в ней денек-другой, — предложил Карл.
По камням прогрохотала коляска с сидевшим в ней офицером. Я проводил ее взглядом.
— Согласен. Я тоже вымотался в этой поездке. Но сначала мы поедим, капитан сэкономил на нашем завтраке, а время уже подходит к обеду.
— У меня тоже все кишки слиплись, — пожаловался Карл.
— Хучь до места капитан довез и не утопил, за то ему и спасибо, — рассудительно произнес Михайлов.
Он принялся вертеть головой, с интересом рассматривая все вокруг.
— Что, нравится? — спросил я.
— Не могу понять, — признался гренадер. — Непривычно.
— Вроде в Польше ты не очень-то по сторонам глазел.
— Так то Польша, чего я там не видел? А тут — заграница, — с придыханием пояснил гренадер.
Я невольно улыбнулся. Лично мне везде было в диковинку: что в Польше, что в Пруссии. Да чего уж там, я и к Петербургу восемнадцатого века привык не сразу.
Это был обычный прусский городишко — вылизанный, уютный и игрушечный. Название его вылетело из головы.
Он давно не вмещался в крепостные стены и вольготно раскинулся вдоль реки. Одно- или двухэтажные опрятные дома из
На столбе висел плакат. На нем были нарисованы люди в военной форме, гренадер и мушкетер, внизу шла приписка красивым готическим шрифтом.
— Чего там написано? — не смог пройти мимо не в меру любопытный Михайлов.
— Это вербовочный плакат. Зовут в армию короля Фридриха Вильгельма, — пояснил Карл после короткого изучения.
— Ну энтого нам, слава те хосподи, не нужно, — проговорил Михайлов.
Стоит отметить, что сонливым городок не выглядел. Жизнь кипела на всех улицах.
У красных стен лютеранского собора не было видно привычных нищих, только тощий и длинный пастор о чем-то дискутировал с другим священником — низеньким и полным. Кажется, спор они решили закончить за кружечкой пива.
Прохожие вежливо раскланивались. Шли женщины в длинных платьях, чепцах, несли корзинки с зеленью и цветами. Важно прохаживались господа в черных камзолах, накрахмаленных рубашках и белоснежных жабо, снимали шляпы и здоровались. Дородные матроны вели нарядных детишек на прогулку. Гремя башмаками, шагали солдаты в синих кафтанах, все как на подбор — высокие и плечистые. Проскакали драгуны, они носили мундиры белого цвета. Катились кареты с гербами, влекомые ухоженными холеными лошадьми. Чиновник со злым лицом распекал рабочих, ремонтировавших дорогу.
Вспорхнула стайка голубей, они поднялись высоко в небо, а потом плавно спланировали на высеченный из гранита памятник, окруженный идеально ровным газоном. Чуть поодаль на зеркальной поверхности озера плавали величественные белоснежные лебеди. Несколько мальчишек кидали им с подковообразного мостика куски булки.
Заиграла приятная музыка на часах с огромным циферблатом, установленных на городской ратуше. Уже полдень, отметил я про себя.
Строгий полицейский внимательно всматривался в окружающих. Мы, очевидно, не контрастировали с остальными жителями, поэтому миновали его без препятствий.
— Ну, что скажешь, Михайлов, нравится тебе Пруссия? — спросил я.
— Не могу сказать, господин сержант. Не спорю, чистенько тут, покойно, но как будто чего-то не хватает, а чего именно — не знаю, — пожал плечами гренадер.
— Души не хватает российской, — буркнул Чижиков. — Немецкой душе тут в самый раз, а русскому человеку другого охота.
— Чего именно? — не отступал я.
— Да рази ж энто объяснишь! — вздохнул «дядька».
Вообще-то он прав — если уж этот вопрос решали и никак не могли решить философы, делящиеся на западников и русофилов, то куда уж ему, простому русскому дядьке. Хотя, может, не в философии тут дело.