Лэйси из Ливерпуля
Шрифт:
Воцарилась тишина. Мистер Флинн не сводил взгляда с розги на стене:
— А это для чего?
— Для моего маленького мальчика. Я твердая сторонница дисциплины.
Он облизнул губы:
— Я тоже.
Кора заметила, что на лысине у него выступили капельки пота, а в круглых влажных глазах загорелось вожделение. И она кое-что поняла: как ей получить дом на Гарибальди-роуд. Таким же образом она собиралась заполучить и чудесную мебель, которой можно будет его обставить. И это же помогло ей на много лет оставить воровство в магазинах.
Она пригладила волосы, неодобрительно поджала губы и строго спросила:
— Вы были непослушным ребенком, мистер Флинн?
Он усиленно закивал головой.
— Очень непослушным, миссис Лэйси.
— Тогда нам придется кое-что предпринять по этому поводу. — Она сняла розгу со стены.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Больше месяца Элис управлялась с парикмахерским салоном Миртл, по сути, одна. По субботам и после школы к ней по очереди забегали девочки, чтобы помочь. Орла громко жаловалась, что это жуткая скучища, а от запахов, особенно нашатырного спирта, ее просто тошнило, но шесть пенсов в неделю — не то, от чего можно отказаться за здорово живешь. А Фионнуале нравилось. Она выполняла бы всю работу даром, поскольку чувствовала себя важной и нужной. Маив же было все равно, чем заниматься, лишь бы ее оставили в покое.
Миртл появлялась лишь изредка. Она выглядела ужасно, в своих уродливых домашних тапочках, с серым, покрытым пятнами лицом. Как-то раз она сошла вниз в халате — клетчатой грязной хламиде без пояса. Элис быстро отправила ее наверх.
— Она сошла с ума, — заявила при виде Миртл одна из посетительниц. — Думаю, все из-за того, что война закончилась. Война заставляла ее держаться. Помните, как нам пришлось принести свои собственные полотенца?
Элис улыбнулась:
— А шампунь мы сделали, натерев мыло на терке и вскипятив его в воде. Однажды мне не осталось ничего другого, как мыть клиентке волосы мыльными хлопьями «Люкс».
— Я помню, как вы укладывали мне волосы сахарной водой, когда у вас закончилась жидкость для укладки. Миртл обычно открывала заведение или очень рано, или совсем поздно, даже по воскресеньям, чтобы облегчить жизнь женщинам, работающим на фабриках, иначе у них не нашлось бы времени привести свои волосы в порядок. И она никогда не брала лишнего. — Женщина вздохнула. — Мы все держались вместе. Я не хочу, чтобы снова началась война, ни за что на свете, но тогда кругом была такая приятная дружеская атмосфера. Люди выкладывались полностью, как Миртл. — Она мотнула головой в сторону лестницы. — За ней кто-нибудь присматривает?
— Обычно я готовлю ей что-нибудь перекусить на завтрак и обед, и ее подруга, миссис Глэйстер, заходит каждый день, чтобы сделать ей чай и уложить в постель. Она написала дочери Миртл в Саутгемптон, что ее мать нуждается в постоянном уходе.
— Получается, вы скоро останетесь без работы, так?
— Похоже на то.
Оливия Казенс, дочь Миртл, не торопилась с приездом. Она появилась только четыре недели спустя, в начале февраля: остролицая женщина лет пятидесяти, с чрезмерным количеством розовой пудры на лице и в овчинной шубе, от которой пахло молью. Но даже приехав, она не сразу поднялась к матери. Элис, которая как раз начала заниматься перманентной завивкой, пришлось слушать, как Оливия объясняла на убийственно правильном английском, иногда, впрочем, сбиваясь на нормальную речь, что Рождество выдалось очень суматошным, что она буквально валилась с ног и ей понадобилось время, чтобы прийти в себя. Ее сын приехал домой из университета, ее дочь недавно вышла замуж за врача, и его пациенты тоже приехали вместе с ним — она подчеркнула слова «университет» и «врач», явно рассчитывая произвести впечатление. Так оно и получилось, но Элис решила не показывать этого. Она невзлюбила Оливию Казенс с первого взгляда.
— Где мать? — строго спросила Оливия, оглядывая салон так, как будто ожидая, что
— Наверху, в постели, — коротко ответила Элис.
— Ну что, мне не понравилось, как она выглядит, — заявила будущая обладательница перманентной завивки, когда высокие каблуки Оливии Казенс затопали по ступеням.
Она оставалась три дня, столовалась и спала в пансионе на Марш-лейн — никто не мог винить ее за это, учитывая, что творилось наверху у Миртл. На второй день она вошла в салон и объявила, что на следующее утро забирает мать с собой в Саутгемптон.
— Очень мило с вашей стороны, — заметила Элис, переменившая вдруг свое мнение об этой женщине. Но оказалось, что Миртл поместят в дом для престарелых — в незнакомой ей части страны, где никто из ее соседей и знакомых не сможет навестить ее. Однако так было удобнее для ее дочери.
— Она никак не может жить с нами, у нас нет свободной комнаты, и я не могу ездить через полстраны каждый раз, когда с ней что-то случится.
— Вы ведь оставите нам адрес, не так ли? Дома для престарелых я имею в виду, чтобы мы могли написать ей.
— Разумеется. Ей будет приятно получать письма, но я сомневаюсь, что она сможет их читать, — оживленно ответила Оливия, как будто они обсуждали погоду, а не здоровье ее матери. — Так, теперь о салоне. Сначала я собиралась продать его, чтобы избавиться от забот, но, — губы ее искривились, — поскольку никто не дает за такой сарай и ломаного гроша, я написала в компанию, которой принадлежит здание. С сегодняшнего дня салон закрывается.
— Сегодня! — Элис онемела. Она наверняка выглядела ужасно глупо. Дело в том, что книга предварительной записи была заполнена на несколько недель вперед, а многие клиенты записывались и за месяцы, для всяких знаменательных событий: бракосочетания и тому подобного. Под ложечкой у нее засосало. Ей придется вывесить уведомление на двери.
— Сегодня, — твердо повторила Оливия Казенс. — Я не сомневаюсь, что вы предпочли бы, чтобы вас известили заблаговременно, но вы должны были ожидать этого уже давно.
— Полагаю, должна была.
— Разумеется, вы можете приобрести салон и сами, если предположить, что вы в состоянии вносить арендную плату.
— Что такое аренда? — Элис почувствовала себя еще глупее.
— Это как квартирная плата, только более долгосрочная, — резко бросила Оливия, считая, что раз человек не знает, что такое аренда, то маловероятно, чтобы он был способен платить за нее. — Мать подписала арендный договор сроком на семь лет только в прошлом году, так что он будет действовать еще шесть лет. Наверху я нашла письмо от владельца — он требует арендную плату за этот год и указывает на плохое состояние дома. Моя мама, то есть моя мать, недостаточно заботилась о том, чтобы содержать его в приличном виде. — Оливия презрительно фыркнула. — Она позволила, чтобы он пришел в запустение и разрушался.
— Она не совсем хорошо себя чувствовала, — сказала Элис. — А какова арендная плата?
— Сто семьдесят пять фунтов за семь лет. Это очень дешево. Мой муж занимается таким бизнесом, поэтому я знаю. Мама, мать, выплачивала двадцать пять фунтов в год.
Двадцать пять фунтов! Элис никогда даже не видела двадцати пяти фунтов. Она обвела взглядом обшарпанную комнату и представила себе, что стены выкрашены свежей краской — розовато-лиловый будет в самый раз, — на окнах висят новые занавески, на полу лежит новый линолеум. На стульях тоже следовало бы сменить обивку, но пока ее можно просто подлатать, сушилки выглядели так, словно пережили вселенский потоп, но, если их хорошенько почистить и отполировать, они будут как новенькие. Она не знала, что на нее нашло, когда спросила у Оливии Казенс: