Лезвие бритвы (илл. Г. Бойко)
Шрифт:
— Может быть, хватит этого, Тата? — Ивернев кивнул головой на шумящий зал.
— Я только что собиралась попросить вас. Пойдемте погуляем.
У Невы, блестевшей полированной сталью, они оказались среди целого шествия влюбленных пар. Ивернев повел Тату через мост Шмидта, мимо египетских сфинксов, к Университетской набережной. Вода тихо плескалась внизу, на каменных ступенях. Тата села на гранитный барьер. В странном освещении белой ночи ее фиолетовое платье потемнело, так же как и глаза, ставшие непроницаемыми. Снова повторялась сказка, случавшаяся уже с миллионами влюбленных на набережных
Иверневу было совершенно все равно — был ли он первым или сто миллионов сто тысяч первым в числе плененных белыми ночами. Дважды в этот день девушка, которую он полюбил, восхитительно менялась.
— Тата…— Она стремительно обернулась к нему…
…Маленькая компания друзей собралась отпраздновать помолвку Ивернева и Таты Черных.
Тата, как ни хотелось Иверневу, отказалась надеть свое «королевское» платье, объясняя, что нельзя хозяйке принимать гостей чересчур нарядной — вдруг гостьи придут одетые скромно. Она оказалась права — жены его закадычных друзей Сугорина и Солтамурада Бехоева явились в легких пестреньких платьях.
— Удивил, удивил! — восклицал Солтамурад, поводя угольно-черными бровями.— Скажи, пожалуйста, наш тихоня и холостяк. Такая девушка, ай-яй! Одобряем, правда, Глеб?
— Глеб-то одобрит, вы лучше спросите нас,— вмешалась жена Сугорина, веселая молодая женщина с монгольскими чертами лица.
— Спрашиваю! — вскричал Бехоев.
— Мы скажем по секрету самой Тате, нечего вас баловать! А ты что молчишь, Глеб? Влюбился? Не позволю! Отправляйся скорей в поле, там я присмотрю за тобой.
— Ишь ты! — рассмеялся Глеб, поднимая бокал.— За дар Алтая!
— Кто вам выдал тайну? — спросила Тата.
— Вот это и есть тайна! — отозвался минералог.
После ужина хозяева и гости мгновенно убрали посуду и расселись с папиросами у настежь раскрытого окна кухни. Евгению Сергеевну посадили поодаль, хотя она уверяла, что иногда любит побыть в накуренном воздухе.
— Напоминает молодость,— сказала она,— но я жду! Или для сегодняшнего торжества изменим старому обычаю? У нас принято,— пояснила она сидевшей с ней рядом Тате,— когда собираемся, рассказывать новости науки. Ведь вся среда кругом ученая, хоть и разных наук,— добавила она чуть извиняющимся тоном.
— Что вы, Евгения Сергеевна, надо и мне просвещаться. Хорошо, если бы разговор велся популярно!
— Об этом не беспокойтесь. Я тут самая малограмотная, но и мне почти все понятно,— уверила ее жена Солтамурада, такая же, как муж, узколицая смуглянка.
— Во всяком случае, это хороший обычай,— твердо сказала Ивернева.— Куда как лучше, чем дикая традиция, распространившаяся в последнее время среди ленинградской молодежи, таскаться друг к другу с подарками по любому пустячному поводу. Тебе приносят бесполезные вещи, и ты должен носиться по магазинам, как угорелый, стараясь найти подарок пооригинальнее. А ничего оригинального-то в этом нет. Персидские нравы, которые кто-то удумал возродить на советской почве. Глупо! Но моя молодежь не следует моде. Вот и ты, Тата, осталась без подарков, только цветы и вино…
— У меня, как на грех, для такого исторического, легендарного вечера ничего,— начал Сугорин.— Правда, два-три интересных минерала поступили в музей, да вот еще великолепнейший опал прислали из Забайкалья. Не уступит самым лучшим из Индии и Южной Америки. Вот такой,— он показал на пальцах кружок с голубиное яйцо.
— Постой-ка, Глеб! — сказал Ивернев.— Помнишь, месяца два назад ты говорил мне о серых камнях из княжеского сейфа?
— А, это! Действительно. Ничего не получилось! Камни украли!
— Что, как, где?! — наперебой воскликнули присутствующие.
— Из нашего музея. Из лаборатории. Крупная была неприятность. Кому и для какого черта, простите, Евгения Сергеевна, они понадобились? Мерзавец небось ткнулся туда-сюда к скупщикам и выбросил. Так и погибли для науки. Первый случай за двести пятьдесят лет существования Горного института. И вор-то ничего не понимающий, рядом лежали куда более ценные вещи.
— А может быть, утащили просто потому, что были в лаборатории, а не в музее, украсть легче? — спросил Ивернев.
— Никуда не годится наш минералог,— начал Бехоев,— интересного нет, а было — так украли. Плохо двигают науку геологи. То ли дело мы, гуманитарщики!
Тата оцепенело уставилась на Сугорина. Она так задумалась, что вздрогнула, когда Евгения Сергеевна прикоснулась к ее плечу, и сказала:
— Послушаем, чем похвастают гуманитарщики.
— Мой учитель Павел Архильевич,— чеченец назвал знаменитого индолога профессора Муравьева,— поручил мне разобраться у него в личном архиве. Это громадное хранилище! Две комнаты в его квартире уставлены шкафами от потолка до пола. А высота потолков пять метров…
— Да ты не увлекайся потолками,— заметил Сугорин.— Переходи к шкафам, Солтамурад. Давай суть дела!
— Помолчи, пожалуйста, прошу! Зачем поручил мне профессор Муравьев рыться в его архиве? Да потому, что прочитал в газетах — сначала коротенько в европейских, а потом получил из Южной Африки — там уже все подробности. Какие-то итальянцы-киноактеры, путешествовавшие на собственной яхте «Аквила» у берегов Южной Африки, нашли под водой целый флот судов античного типа, погибших в незапамятные времена. Ученые высказывались в газетах по-разному, но когда мой старик натолкнулся на заявление какого-то иоганнесбургского историка, что найденные остатки флота не что иное, как пропавший без вести флот Александра Македонского, то пришел в раж.
— Ого! Вот это интересно! — воскликнул Ивернев.
— Да разве это интересно? Дело в том, что итальянцы подняли с самого большого корабля черную корону, украшенную драгоценными камнями. Случайно или нет, корона снова упала в воду и погибла безвозвратно. Итальянцев даже обвиняли, что они нарочно утопили находку, которую хотела отобрать полиция.
— Невероятно! Наверно, газетная утка! — нервно воскликнула Тата.
— Может быть, и утка! — согласился Бехоев.— Но суть дела, как любит говорить наш точный Глеб, не в этом. Профессор Муравьев вспомнил, что очень давно, еще до революции, он разбирал частную коллекцию индийских рукописей одного германского исследователя, кажется, Кейзерлинга. Не помню точно и не ручаюсь за правильность фамилии.