Либелломания

Мар Наталья

«Остановка “Дикоимье Кыштля”, стоянка четыре секунды, – летел вдоль кресел голографический контролёр. – Пи-ип. Следующая остановка – “Дикоимье Вшитля”».

Я стряхнула сон и потёрла глаза. В стекле воларбуса отражалось лицо фальшивой минори. На виске отпечаталась оконная рама, на щеке – складки рукава. Мне помахали, поймав взгляд в стекле:

– Привет, Эмбер, – приятель, спохватившись, подавился буквой «б» и проглотил остальное.

– Привет, Онджамин. Опять сдавал кровь?

– Что, так уж и видно?

– Видно – не то слово.

– Злайе только не говори.

– Она медик.

– Она

ветеринар.

Я только покачала головой. Худые, бледные, до и после смен, шчеры всё равно везли последние силы в город. Онджамин работал агротехником в отшельфе, но близилась зима, и траты росли, а до сбора урожая был ещё месяц.

– Цену токенов на путешествия опять подняли, – Онджамин присел рядом. – Я сдал-то стаканчик всего, чтобы долг отдать. Злайе пришлось заказать переноску-токамак для какой-то зверюги. Рассчитывал, что сразу устроюсь. А теперь вообще ни в чём не уверен.

– Тут стаканчик, там стаканчик.

– Кровь до сих пор самая прибыльная сделка, – равнодушно сказал приятель. – И для неё не нужно получать визу на пребывание в городе.

– Это они нарочно так сделали. За квалифицированный труд платят меньше, чем андроидам. Уж лучше у магнума выпросить подработку.

Онджамин только закатил глаза:

– Невозможно стало на Джио работать, самодур и злой как чёрт. Тараканьё не лучше, но и не хуже. – Он оглянулся, но другие пассажиры дремали. – Наши, кто уехал в город, не вернулись. Вот и ты же прижилась?

– Ну привет, я ведь не кровь сдаю. Кто едет в Эксиполь и думает прожить на донорстве, быстро понимают, что кровь – не лёгкие деньги. Знаю я таких, которые всё, что заработали, отдают реаниматологу, а потом обратно в отшельф. Это если примут ещё, а то и совестно, вот и не возвращаются. Перебиваются нелегалами до первой проверки. Или в бордель.

– Да я не понимаю, что ли? Я на собеседование ездил. Контролёром ботов на склад. Только визу мне дали на три часа всего. На собеседования всегда на три часа дают визу в город. Приехал в офис, а мне на стойке: ждите. Через полчаса: ждите. А потом спускаюсь к стойке опять, а собеседование, говорят, перенесли. На вечер. Я говорю, у меня виза закончится через час, а они: нам очень жаль, и прямо я вижу, как им жаль, аж головы не поднимают. – Онджамин глотнул из термоса и вздохнул. – Попросил перенести, говорят, обнуляйте заявку и заново в очередь. А я эту месяц отстоял! И вот как быть? Сдал кровь в автомате. Злой поехал на станцию. Или надо было рискнуть и дождаться, не на лбу же у меня написано, что виза кончилась?

– Хорошо, что не стал ждать, Онджамин. Все визы отслеживаются роботами через турникеты на станции воларбусов. Даже те, кто пешком из города уходит или даже на воланере летит, им нужно сначала на турникете визу отметить. Иначе на год блокируют.

– Обложили, сил нет.

Я кивнула и отвела взгляд. Это я когда-то чинила турникет за сто зерпий. Хотя если бы и не я, то кто-то другой, какая разница кто?

– Ничего, второй раз на три дня оформляй заявку, должны дать. Как законопослушному. А если устроишься, на полгода дадут.

Так досадно стало, что финал чемпионата был не вчера. Онджамину не пришлось бы сдавать кровь. Я достала наличные пластинки.

– Вот. Закажешь батарей для жилых комплексов.

– Это мне?

– Это отшельфу.

– Да ты что! – он пересчитал зерпии, прикрывая их воротником. – Да тут лет на сто!

– Свой дом можешь не греть, если гордый. Мой согрей. Но учти, я Злайю тогда заберу к себе и выдавать буду по средам и субботам за токены.

Просверлив меня синими глазами, приятель спрятал деньги подальше. Он понимал, что надо взять, ведь зима – не шутки. А я своя, и дело тут не в гордости. Их диастимаг забросил дела после контузии, и седьмой год Онджамин Оак был за старшего.

– Эмбер… Ладно, не хочу знать, как они тебе достались. Но как я объясню людям?

– А я как?

«Остановка “Дикоимье Вшитля”, стоянка четыре секунды», – прервали нас.

Выскочили уже на ходу и по лодыжки утонули в тёплом песке. На меня в отшельфе смотрели косо за то, что работала на эзеров. Среди эзеров. Хотя удавалось пока скрывать от своих, что мастерская принимает заказы только у пауков. На самом деле за полудохлую технику шчеров я не брала денег, а жила только за счёт насекомых.

До Златопрядного было час пешком прогулочным шагом. Уже пахло солью и амброй, чувствовалось море. Мы сняли обувь и грели пятки по-утреннему тёплой тропинкой. Дальше начинались норковые луга, они были словно мех на ощупь, и я не стала надевать туфли. Приезжая в отшельф, я радовалась его свободным просторам, как ребёнок на каникулах, и возможности одичать хоть на пару дней.

– Ну, скажи что выхлопотал дотацию на развитие отшельфа, – предложила я.

– Но её ведь так и не приняли. Сейм отложил.

– А кто об этом знает? Я только вам со Злайей рассказываю городские новости. Эзеры выслуживаются перед империей, поэтому в передовицах только популистские предложения от ассамблеи.

– Ты великий враль, Эмбер Лау, – поддел Онджамин и заметно повеселел.

– Знаю.

Он мне нравился, дельный Онджамин ни дня с начала вторжения не дал Злайе отчаяться, бросить любимое дело. Она ни разу не сдавала кровь. Теперь вот крутился, ездил в город, чего раньше добропорядочный шчер и помыслить не мог. Но полезные навыки наших мужчин оказались не нужны насекомым. Их технологии ушли далеко вперёд. Зато они охотно нанимали женщин из тех немногих, кто учился перспективным наукам. Злайю с её опережающей ветеринарией оторвали бы с руками или даже переучили на фельдшера, но Онджамин не пустил бы жену в город. Да она бы и сама не поехала. Во-первых, как же без неё в отшельфе зверофермы? А во-вторых, они с мужем хотели ребёнка. И хотя с нас уже год как сняли ошейники, но только вдали от насекомых безопасно было растить детей.

Не описать словами, что такое отшельф. Сойдя с норковой травы, мы шли по плантациям. Первыми росли молокабовые деревья. Издалека они напоминали мёртвый лес, но молокабы не разменивались на листву, а всю силу отдавали сочным и сытным белковым ягодам, которые густо покрывали ствол и нижние ветки. Между ветками плавали птички-снырковки. Их скользящий, текучий полёт иначе и не назовёшь: не птахи, а лесные рыбки. За плантацией лежали поля пишпелий. Их округлые бутоны, полные икры, висели над сливными каналами, такими чистыми, что там росли кораллы. Спелые пишпелии лопались и выпускали в воду живых мальков. А те плыли по каналам прямо на рыбную ферму. Над холмами планировали тяжёлые кунабулоптеры с культиваторами на носу и другие машины для работы в поле. В городе невидимые провода простых орникоптеров давно изолировали силовыми рукавами, чтобы не ранить крылатых эзеров. В отшельфах жили только пауки, они всё оставили как было.