Лица века
Шрифт:
B. К. За последние десять-пятнадцать лет значительная часть интеллигенции сдвинулась к мысли, что Ленин – доктринер, не сказавший принципиально ничего нового и поднявшийся на волне революции благодаря своей «дьявольской воле».
C. К.-М. Многие, как вы верно сказали, сдвинулись. Мы – в тяжелом культурном кризисе, многие теряют нить, начинают верить шарлатанам. А тем, кто действительно мучается сомнениями, я бы предложил пару отрезвляющих приемов.
Первый – это опереться на безусловные, надежно установленные факты. Факт, что подавляющее большинство народа, попробовав «на зуб» все альтернативные проекты – Столыпина, Керенского, Деникина, поддержало проект Ленина. Подчеркиваю, что все проекты испытали
Второй прием – прислушаться к тем, кто был в те годы носителем художественного, совестливого чувства. Были такие, кто ненавидел, как Бунин, Гиппиус. Были те, кто принял как избавление, – Блок, Брюсов, Есенин, Шолохов. Одни уехали, другие остались. Так определись, с кем ты. Ведь и те крупные личности, которые ненавидели Октябрь, вовсе не считали, что в России происходит нечто тривиальное, доктринерское. Даже большая часть эмиграции приняла советский строй. По личной судьбе они в эмиграции, а признали судьбу народа.
Тектонические волнения от русской революции до сих пор идут по свету. Нынешний антиленинизм большой части русской интеллигенции – признак тяжелой болезни общества. Так называемая элита, порожденная великими делами планетарного масштаба, тяготеет к тому, чтобы эти дела своего народа принизить и оплевать, аплодирует культурным уродам.
B. К. А что еще могли бы посоветовать тем, кто мучается сомнениями относительно Ленина? Каковы ваши советы молодому интеллигенту?
C. К.-М. У меня совет тем, кто считает себя таким упертым западником, что ему плевать на Есенина и Клюева с Андреем Платоновым. Так пусть почитает авторитетных западных современников Ленина, которые наблюдали его проект лично, – Бертрана Рассела и Эйнштейна, Антонио Грамши и Джона Кейнса.
Кейнс, безусловно, величайший западный экономист XX века. Его теория, лежавшая и в основе Нового курса Рузвельта, использованная и в послевоенном восстановлении Европы, вошла в общественную мысль как «кейнсианская революция». В 20-е годы он работал в Москве. В России тогда была, как он говорил, главная лаборатория жизни…
B. К. О могильщиках не хочется сегодня. А вот как вы видите путь развития и главные смыслы ленинизма с высоты нашего нынешнего опыта?
C. К.-М. Очень схематически я бы их выстроил так. В 1899 году Ленин пишет ортодоксально марксисткую книгу «Развитие капитализма в России». В ней он говорит о неизбежности распада общины, об исчезновении крестьянства с его разделением на буржуазию и пролетариат и о буржуазно-демократическом характере назревающей русской революции.
Опыт крестьянских волнений с 1902 года, революция 1905–1907 годов и первые шаги реформы Столыпина приводят его к принципиально новому видению: крестьянство не просто не распалось и даже не просто сохранилось как «класс в себе», но и выступает как носитель большого революционного потенциала. Программный стержень крестьянства – предотвращение раскрестьянивания, которое ведет к развитию капитализма.
Капитализм этот – периферийный, несет России не прогресс, а одичание. Поэтому возможен союз рабочего класса и крестьянства. Революция, которую осуществит этот союз, будет не предсказанная Марксом пролетарская революция, устраняющая исчерпавший свою прогрессивную потенцию капитализм, а иного типа – предотвращающая установление в стране периферийного капитализма. Выдвижение этой программы означало полный разрыв с ортодоксальными марксистами (меньшевиками). Поэтому-то меньшевики оказались в союзе с буржуазными либералами и даже в Гражданской войне участвовали
B. К. Как это новое видение природы русской революции встраивалось в контекст мировых процессов?
C. К.-М. Прежде всего очень важна и для того времени была, и сегодня развитая Лениным концепция империализма как нового качества мировой капиталистической системы. Маркс в «Капитале» принял абстрактную модель равномерного распространения капитализма по всему свету. Исчерпание возможностей развития производительных сил в разных странах мира привело бы в этом случае к мировой же пролетарской революции.
В ленинской концепции мироустройства эта абстракция преодолена. Мир не становится равномерно капиталистическим, возникает центр из небольшого числа империалистических стран и периферия из колоний и полуколоний, которую этот центр эксплуатирует. В главных чертах такой миропорядок, который мы сегодня называем глобализацией, «золотым миллиардом» и т. д., был верно описан уже Лениным.
Из концепции империализма и периферийного капитализма следует, что на периферии возникает потенциал революций иного типа, нежели в метрополии. Это революции против империалистического угнетения и эксплуатации. Они сопрягаются с национально-освободительным движением, так что движущей силой в них становится не только пролетариат, но и широкие союзы, прежде всего – с крестьянами. Уже это создавало основу для того, чтобы преодолеть важную догму марксизма, согласно которой революция должна начаться в странах самого развитого капитализма.
Менялось и само содержание понятия «мировая революция». Строго говоря, русская революция положила начало именно мировой революции. Она прокатилась по странам, где проживает большинство человечества. Да, это страны крестьянские – Китай, Индия, Мексика, Индонезия. Запад такой революции избежал, но ведь не только на Западе живут люди…
B. К. Если бы можно было проникнуть в творческую лабораторию Ленина, то, как вы думаете, какие самые главные методологические и психологические трудности пришлось ему преодолеть, чтобы прийти к своим выводам?
C. К.-М. Трудно говорить за другого. Взяв отдаленно схожие случаи в истории научных революций, я могу предположить следующее.
Во-первых, в тот момент было очень трудно отказаться от той картины истории человечества, которая была внедрена в сознание российской интеллигенции системой образования. А в среде левой интеллигенции она была усилена философией Гегеля и марксизмом. Существовал евроцентризм, представление о том, что якобы есть некая «столбовая дорога цивилизации» с правильной сменой этапов, формаций. Ее прошел Запад, и другим надо по ней пройти – чем быстрее, тем лучше. Это очень устойчивый стереотип – посмотрите хоть на нашу нынешнюю интеллигенцию. Признать, что Россия – самобытная цивилизация, что она может нарушить «правильный» ход истории, было для европейски образованного марксиста очень трудным шагом. Это значило внутренне признать правоту славянофилов, которые в среде социал-демократов выглядели архаическими реакционерами. Сказать, как Ленин, что «Лев Толстой – зеркало русской революции», было страшной ересью. Повторяю, задача была – не стать диссидентом, изгоем в среде социал-демократов.
Второе редкое и психологически трудное качество – такая свобода и ответственность мысли, при которой ты, следуя новому знанию, отказываешься от своих вчерашних взглядов, которые как раз и создали тебе авторитет, собрали единомышленников и которые, по всем признакам, как раз обещают большой политический успех. Книга «Развитие капитализма в России» была целым событием. Заявленную в ней концепцию можно было плодотворно расширять и дорабатывать как в научном, так и в политическом плане. Наконец, требовалась большая отвага и самоотверженность, чтобы пойти наперекор уважаемым и даже чтимым авторитетам – и памяти самого Маркса, и Плеханову, и друзьям по социал-демократии.