Лицедеи. Сборник
Шрифт:
– Представляешь, Гриша, никогда не загадывала такого желания за всю свою жизнь… Да, я хочу зарабатывать много денег… Понимаешь… Нет не зарабатывать, а получать! Получать деньги за восхитительную творческую работу, – а потом повернулась к сидящей в углу журналистке и, глядя ей прямо в глаза продолжила, – Кто-то же должен нести людям свет, а не только чернуху. Не рассказывать про клинические смерти, да про алкоголизм… Кто-то же должен оставить что-то светлое.
К этому времени Потоцкий решил, что портрет готов, и с гордостью развернул холст, чтобы Наталья Эдуардовна могла увидеть его творение. Финальная сцена из гоголевского «Ревизора» не передала бы всю полноту эмоций, которые промелькнули в глазах Натальи Андрейченко. И если бы не мы со своими камерами, то висеть бы этому «шедевру» на шее скульптора Потоцкого. Придя в себя после секундного шока, «Леди Совершенство» стала возле портрета и, глядя в камеру сказала:
– Поздравляю, это опять я! Красивая, восторженная, такая, как всегда, какой меня помнят…
История третья
ОДИН В ПОЛЕ ЧУДЕС
Зрителям, которые еще в начале 90-х были подсажены на наркотик под названием «Капитал-шоу Поле чудес», трудно представить, что улыбчивый усатый обаяшка, щедро раздающий подарки, вовсе не так обаятелен и улыбчив. Что он, как и миллионы обычных людей, люто ненавидит свою работу и рад бы ее бросить, но… Есть много «но», которые не позволяют ему это сделать. И он снова и снова, на пороге съемочной площадки, незаметно для окружающих, нажимает кнопку «вкл» и на несколько часов превращается в милого балагура, а после команды режиссера: «Стоп, снято!», также незаметно нажимает кнопку «выкл» и превращается в самого себя. С лица стерта улыбка, парадный смокинг спрятан в шкаф, а усы снова обжигает любимая сигарета.
Работая над сценарием о Юрие Николаеве, я однажды утром обнаружил на своем столе записку от руководителя проекта: «Сегодня нужно срочно позвонить Якубовичу и договорись об интервью. Оказывается он давно дружит с Николаевым». Я сразу вспомнил о блокноте нашего администратора. Это был волшебный блокнот. Я бы многое отдал, чтобы тайком, как секретный агент, перефотографировать каждую страницу или даже украсть его…
Спрятав в стол только что купленную мной бутылочку коньяка, администратор достал из портфеля тот самый истрепанный блокнот, пару минут порылся в нем и, с наслаждением выводя каждую цифру, написал на листочке номер мобильного телефона Якубовича и протянул его мне. Леонид Аркадьевич снял трубку после первого же гудка. Он был просто душка – моментально согласился на интервью, смеялся, шутил, без колебаний дал номера мобильных телефонов своих редакторов и администратора и пообещал, что сам договорится о пропусках в Останкино:
– Как только приедете – сразу звоните мне. Все порешаем.
Москва встретила нас промозглым ветром и колючим снегом. Я набрал номер Якубовича, но услышал в трубке совсем другого человека – он был груб, немногословен и раздражителен:
– Какая еще съемочная группа? Какой к черту Киев? Какое интервью? Вы бы еще раньше позвонили!…
Больше двух часов мы с оператором, навьюченные сумками с техникой, простояли на морозе возле проходной телецентра. Ни один из номеров, которые несколько дней назад так любезно продиктовал мне Леонид Аркадьевич, не отвечал. Опасаясь того, что интервью может сорваться, я в очередной раз набрал номер Якубовича. В этот раз он очень долго не брал трубку.
– Вы что еще не уехали? – наконец раздраженно спросил он. И услышав, что мы все еще ждем его у входа в Останкино, буркнул, – Вас сейчас заберут.
Почти мгновенно появился администратор «Поля чудес» и провел нас внутрь. Мы долго шли по длинным коридорам Останкино и я попытался разузнать, что же случилось с Якубовичем, почему он так изменился.
– Не обращайте внимания, – ответил администратор, – просто сегодня запись программы, в эти дни Леонида Аркадьевича лучше не трогать.
– Он так настраивается перед съемкой? – снова поинтересовался я.
– Нет. Он просто ненавидит «Поле чудес», – равнодушно бросил администратор и открыл дверь редакции.
Сказав эту привычную для него фразу, администратор и не догадывался, что нанес страшный удар по моему сознанию, в котором понятие «Якубович» и «Поле чудес» всегда жили только со знаком равенства. Слава богу, что Леонид Аркадьевич застрял где-то в московской пробке, и у меня было время еще немного порасспрашивать его помощника о деталях этой нелюбви.
– Не помню случая, чтобы Леонид Аркадьевич хоть раз смотрел «Поле чудес» по телевизору. Он и нам, и семье запрещает смотреть, – разоткровенничался администратор. – Мы перед съемкой даже боимся к нему подходить. Он кроет всех матом, всё ему не нравится, всё раздражает. И уж не дайте тебе боже, если на его столе не так стоит пепельница или не на том месте лежит ручка – уволит и глазом не моргнет. В эти дни лучше вообще ему на глаза не попадаться.
В это время кто-то позвонил по мобильному и администратор выбежал из редакции. Я уже несколько раз написал слово «редакция», и знакомство с ней стало еще одним откровением. В моем представлении, да и в представлении миллионов телезрителей, редакция «Поля чудес» – это огромное помещение с сотнями сотрудников, бесконечными телефонными звонками, беготней и шумом. И где-то среди этого творческого бедлама обязательно должна быть дверь, над которой красуется огромная надпись: «Музей Капитал-шоу «Поле чудес». А за ней десятки тысяч экспонатов, подаренных трогательными участниками программы любимому ведущему. На самом деле редакция «Поля чудес» – это небольшая комнатка, в которой с трудом вместились два рабочих стола, шкаф, факс и ксерокс, а в углу возле окна – стол Якубовича, и не просто стол, а точная копия его домашнего рабочего места. Кто знал, что на эту территорию посторонним вход воспрещен. И самое главное, нет никакой двери с надписью «Музей». И есть ли он вообще? На мой вопрос о музее администратор ответил многозначительной улыбкой.
Мы тем временем расставляли свет и настраивали камеру. Я выкатил из-за стола Якубовича кресло, поставил напротив камеры и сел в него, чтобы оператор мог выстроить кадр. В это время в комнату вошел администратор. Он застыл в дверях с выражением лица, словно у него умерли все родственники одновременно.
– Встаньте, немедленно! И поставьте кресло на место! – прошипел он.
– А что случилось? – спросил я.
Он не стал ничего объяснять, а просто вырвал кресло из-под меня и бережно поставил его на место. Отошел, посмотрел со стороны. Снова приблизился и на несколько сантиметров сдвинул кресло. После чего еще раз взглянул со стороны и только после этого, расслабившись уселся за свой стол.
– Я же говорил вам, что Леонид Аркадьевич не любит, когда трогают его вещи, он любит порядок во всем, – объяснил он свое поведение.
В это время в редакцию вошел Якубович. Он с порога за что-то обматерил администратора и пройдя к своему столу, сухо поздоровался с нами. Поправил пепельницу, закурил и глядя сквозь меня сказал:
– У вас есть полчаса. Вопросы задавать не надо, я сам знаю что сказать о Юре. У вас все готово? А почему камера направлена в другую сторону?
Поддавшись на его давление, я как мальчишка начал оправдываться:
– Мы бы хотели снять Вас в другом ракурсе, а для этого нужно переставить кресло вот сюда.
Якубович словно навел резкость, и его взгляд сфокусировался на моих глазах.
– А почему не за столом? – снова спросил он.
Я объяснил, что так как предлагаю я, будет лучше. Он перевел испепеляющий взгляд на администратора, тот съежился, как будто он был виноват во всей этой ситуации и моментально вышмыгнул из комнаты.
– Хорошо, – процедил сквозь зубы Якубович и вместе с креслом перекатился на указанную мною точку.