Лицедей
Шрифт:
Внизу был стол, накрытый скатертью, а на нем… Столько жратвы я отроду не видел. Это, кажись, расстегаи, вот осетр с яблоком в пасти, вот ананасы вареные в мадагаскарском роме, вот швейцарский чиз, вот голландская пастила, вот французские паштет, вино, устрицы, а это, наверное, икра… Хотя нет, икра – она красная, мелкая, а эта отчего-то черная и с горошину.
– Присаживайтесь, Сергей Леопольдович!
Семен Никитич слился с этим изобилием: я, грешным делом, принял его за фаршированного поросенка.
Робость одолела меня, и была
– Ну что вы, Сергей Леопольдович, – негодуя, воскликнул Семен Никитич, – Мы у вас в гостях.
И выскочив из-за осетра, он усадил меня во главе стола на витой венский стул рядом с маринованным тайваньским пандою.
«Мы?» – я огляделся, и во рту у слегка провяленного никарагуанского зулуса увидел невысокого щупленького мужичка с большим, как у сома, ртом и выпученными глазами.
– Олег Власыч, – представил Семен Никитич, уплетая, между прочим, паштет, – Начальник вашего предвыборного штаба.
– Очень тронут, – пропищал Олег Власыч, налегая, кстати, на черные горошинки.
Я решил не удивляться и отдал должное своему измученному «Дошираком» желудку.
3
После завтрака, который стоил многих обедов, мы сидели на обдуваемом зефирами балконе и, пардон, ослабив ремни на брюках, курили кубинские сигары, пуская благородный дым в небо отменной голубизны.
Семен Никитич вдруг закашлял и сказал:
– Теперь поговорим о деле.
Я насторожился: хотелось верить, что речь пойдет не об оплате вышеуписанного банкета: наличных денег у меня был ноль, а безналичных и того меньше.
– Нужно обсудить предвыборную платформу Сергея Леопольдовича, – произнес Сергей Никитич.
Мне были до люстры, что пред —, что после – выборная платформы.
Олег Власыч слегка рыгнул, невинно прикрыв ладошкой рот, и вдруг понес такую ахинею, что впору было заткнуть уши и закричать «Караул!»: какой-то электорат – что это за птица? – куда – то нужно завлечь, а чтоб его завлечь, нужно провести грамотный пиар, а затем нужен некий компромат, дискредитация и прочая и прочая… Но Семен Никитич делал вид, что ему интересно, даже поддакивал, и я решил не отставать – чем я хуже, я все-таки прима!
Но как я ни старался «соответствовать», словесный поток Олега Власыча придавил меня и, видимо, взгляд мой несколько осоловел, так что Семен Никитич поспешил заметить:
– Да что ж мы Сергея Леопольдовича – то грузим? Ему все это знать вовсе ни к чему. Работа Сергея Леопольдовича начнется завтра.
Брови мои поднялись на небывалую высоту, но, слава создателю, за сигарным дымом никто этого не разглядел.
– А пока, – продолжал Семен Никитич ангельским голосом, – я советовал бы вам, Сергей Леопольдович, пойти соснуть часок-другой, а затем, будьте уж так добры, вызубрите назубок вот этот текст. Это, позвольте заметить, ваша роль.
Он протянул мне листок, отпечатанный на гербовой бумаге и, признаться, поверг в уныние: целых три абзаца!
– Ну что ж, позвольте откланяться, – уныло сказал я и, швырнув недокуренную сигару с балкона, оставил их наедине с электоратом.
– Назубок, Сергей Леопольдович, – бросил мне вслед Семен Никитич.
Я поднялся по мраморной лестнице, невесело поглядывая на своих предков. Некоторые из них сочувственно кивали головами.
Степанида стирала пыль с зеркал, и когда я сказал, что желал бы вздремнуть часок, то кивнула красивою своей головой и тихо вышла вон. Ну, чистый ангел!
Я прилег, не раздеваясь, расширившимися ноздрями ощущая божественный запах постели – простыни, похоже, здесь меняют каждый день. Глаза мои сомкнулись, и я провалился в Ж…, то есть в сон.
Мне снится Ж…, мое детство.
– Тупица, – зовут меня играть мальчишки, но я не выхожу, потому что знаю – играть со мной не будут, а будут мучить.
– Это лимонад, Тупица.
Я все-таки во дворе, и в руке у меня бутылка с желтой, пенящейся, так соблазнительно похожей на лимонад, жидкостью. Вокруг мальчишки: стриженые и вихрастые, белобрысые и черные, загорелые и бледные, имен я их не знаю. А вот того, что дал мне бутылку, толстого и розового, зовут Жирдяй. Он самый главный во дворе.
– Пей, не ссы, – говорит Жирдяй, – Я те отвечаю – лимонад. Только что в магазин бегал. Правда, ребзо?
«Ребзо» кивают головами, а сами потихоньку прыскают со смеху.
Я смотрю на бутылочку – о, какой восхитительно-волнующий цвет! Жара, так хочется лимонаду!
«Понюхай, понюхай», – это уже я, теперешний, кричу во сне себе, тамошнему, но Тупица не слышит…
Лимонад сверкает на солнце. Благодарно посмотрев на Жирдяя, я делаю громадный глоток, и до самого нутра продирает меня вонючей горечью…
Тупица, тупица,
Ссаками упился!
Поют мальчишки и хохочут, физиономия Жирдяя расплывается и вдруг становится лицом директора нашего театра Килкиным…
– А – а – а!
Шелк простынь был все таким же прохладным, но я весь вспотел: привидится ж такое! Я сел на кровати и вспомнил: «Назубок» – липкий такой, тигриный голос. Зубы мои застучали: в спальне-то было уже темно.
Нащупав руками включатель от лампы, я нажал кнопочку. Лампа загорелась, лия на постель мою аристократический свет голландского абажура.
Листок с ролью лежал рядом. Я взял его слегка дрожащей рукой. Вот что там было написано:
– Уважаемые граждане! Дорогие мои, горячо любимые! Предыдущая администрация, коррумпированная и безжалостная, погрязшая в пороке и жажде наживы, ровным счетом ничего не сделала для простого труженика! Уверяю вас, что ничего не сделает и мой так называемый конкурент – Алильханов. Напротив, станет в тысячу раз хуже. Продажные шкуры из окружения Алильханова только и ждут, чтобы, дорвавшись до казны, разворовать то, что еще не разворовано Кизляковым! А что оставляют вам? Продукты дорожают, страна сидит на нефтяной игле, девальвация, коррупция!