Лич из Пограничья
Шрифт:
— Ах, этот! Ну, покажи ему тогда, что осталось от Хьёва-бортника после встречи с этими головастыми тварями…
Осталось от Хьёва-бортника не так уж и много, как, впрочем, и от остальных невезучих жителей Подбережки. Их скромные могилы ровным рядом растянулись по краю погоста. Ни на одной еще не проклюнулась трава — свежие были. Все восемь и грядущая, девятая, — уже вырыта и подготовлена.
Погост, неогороженный, без погребальных камней, находился недалеко от деревеньки. Дорога проходила через него и вела к домам у речного берега. От жилищ уже шли люди.
Останки
Има и Моа отступили в задний ряд — на них косились хмуро и с опаской. Перешептывались.
Люди встали вокруг погибшего полукругом, обратились к женщине, что была при Хьёве на дороге.
— Эстер, скажи пару слов об усопшем, — предложила седая старуха в цветастой не по случаю шали.
Здесь, на юго-западе Пограничья, на погребение было принято надевать неяркое, но ставшее рутиной занятие отмело даже этот принцип.
— Пусть священник говорит, это его работа, — недовольно ответила Эстер, стряхивая с клетчатой юбки комья налипшей земли. Стянув на груди шаль, она указала на дорогу. — Вон он, легок на помине.
Има дернула лича за рукав, шепнула тихо:
— Смотри, тот самый дед.
К погосту, опираясь на сучковатую палку, приблизился во всех смыслах старый знакомый. Похоже, он спешил и здорово запыхался. Высокая шапка сбилась на бок, на лбу выступила испарина, доска с намалеванным ликом Энолы была зажата подмышкой.
— Ох, дети мои! Я не опоздал? — довольно бодро поинтересовался священник.
Селяне смотрели на него уныло. Кто-то сердито буркнул:
— Давай! Отпевай уже скорее, пастор Илай.
Священник приосанился, поправил головной убор, предал лицу вид торжественный и печальный. Подняв лик Энолы над усопшим, он громко и нудно запел.
— О, святая Энола! Прими душу этого несчастного. Прими, а мы возрадуемся, ибо смерть для нас есть твое величайшее благословение! О, святая Энола, ты едина во всем мирах! Ты неизбежна во всех мирах! Ты, и Дитя твое, свет всеиспепеляющий несущее. О, святая Энола Гэй…
— Пойдем отсюда, я не могу это больше слушать, — шепотом пожаловалась Има.
Моа не нужно было просить дважды, заунывные песнопения пастора Илая нравились ему не больше, чем Име.
Они быстро добрались до деревни, выяснили, где живет староста, и направились прямиком к нему.
Дом главного человека в деревне, окруженный забором, с кольцевым балконом по второму этажу стоял третьим от края главной улицы. В Подбережке их имелось всего три, и шли они в параллель. Ворота оказались незапертыми.
Привязав к столбу коня, лич и девушка прошли на двор. Там немолодая дородная женщина колола на колоде дрова. Клетчатую юбку, такую же, как у Эстер, только цветистую и новую, она скинула на стоящий поодаль пень, оставшись только в рубахе и нижних штанах. Колун порхал в ее руках, легко разделяя толстые бревна на аккуратные полешки. Заметив гостей, женщина остановила работу, оперлась на топор и поинтересовалась.
— Зачем пожаловали?
— К старосте пришли, — разъяснил Моа, поблескивая из-под капюшона единственным глазом.
— Старосты нету. Я за него теперь. А его грилли заели насмерть на той неделе. Сегодня, вот, опять кого-то… — Женщина внимательно оглядела лича с ног до головы, просияла. — А ты, часом, не тот ли мертвец, что за умеренную плату людей от чудищ избавляет? Работу ищешь?
— Да.
— И дорого берешь?
— Три райса.
— За каждого грилли?
— За всех.
Женщина, назвавшаяся Ледой, вдова бывшего старосты, вопрос оплаты решила сходу. Има даже подивилась — и богатая же Подбережка деревня! Вот так вот взять и три золотых монеты с ходу выложить. Еще с таким видом, будто дешево.
Лич убрал деньги в поясную сумку и только потом, оказавшись в комнате ставшего гостевым пустого домика на отшибе у леса, переложил их в глазницу. Деньги провалились во мрак беззвучно, будто не настоящие, а призрачные.
Домик, в котором остановились путники, был ветхим. Его шатало ветром, отчего внутри все подрагивало. Стены стонали живыми, надрывными голосами, и ветер отвечал им из холодной печной трубы сиплым волчьим воем. За окном испуганно ржал Браслет, которому пришлось стоять под хлипким навесом — в бедном домике не было даже двора. Вернее, он имелся когда-то, пристроенный со стороны кухоньки и собранный из разноразмерных кусков белесого известняка, а после развалился.
Этот самый известняк раньше добывали тут же недалеко, чуть выше по течению. Его тянули баржами вверх по реке, где перегружали на подводы и везли для строительства в ближайший город.
Има долго возилась с печью, наконец, развела огонь. С пришедшим теплом в отсыревшем, выстуженном доме стало чуть уютнее, чем прежде. Сорвав под окном пару листов чай-травы, девушка заварила себе согревающий напиток в разбитой кружке, найденной тут же у печи.
— Ну, и места здесь, — поделилась мыслями разочарованно. — Холод, ветрище, еще и эти грилли. Кто их звал? Приходят, людей жрут и спасу от них нет. Вот ведь твари…
— Не беспокойся. Грилли — не самое страшное, что бродит по этой земле, — отозвался Моа.
Он сидел в темном углу, недвижный, как статуя, и раздумывал, как лучше расправиться с вредоносной сворой. Если жечь, то не пустым огнем, а с маслом. Деревня тут богатая — лишнее масло должно найтись. Пусть бы и не лишнее — человечья жизнь в любом случае дороже, так что можно и потратиться. Вот только испепелять гадов нужно наверняка — до углей. Загонять в такое место, откуда они не сбегут — и палить. И наблюдать до самого последнего их вздоха. Грилли живучие — если в золу не развалились, могут еще встать и напасть.