Личное дело соблазнительницы
Шрифт:
Идиот! Идиот и засранец, возомнивший себя самым умным. Решил Вешенкова обойти! Решил нос напарнику утереть, преподнести на блюдечке новый поворот в деле убийства Калинина. Пацан, сказал бы Артур и был бы тысячу раз прав.
В какой-то момент, сколько именно прошло времени, Валера определить не мог, Вера вдруг прекратила свое хождение и села перед ним на корточки.
— Ну, что вот мне с тобой теперь делать, гадина? — спросила она вялым, безжизненным голосом. Потом снова выпрямилась, пнула его ногой и произнесла: — Суну тебя в подпол, через неделю сам издохнешь.
Это
А когда очнулся, то, стыдно признаться, еле сдержался, чтобы не заплакать. И от чего — от жалости!
Жалко ему стало себя до слез!
Стыдился Валера бесславной гибели своей. Ладно бы от случайной пули бандитской, при задержании особо опасного преступника или от ножевого ранения рецидивиста, только что выпущенного на свободу. А то от руки бабы, которая только и сделала, что пальчиком на аэрозольный распылитель нажала — и…
Потом за компанию принялся жалеть мать, которая будет день за днем дожидаться его возвращения и, видимо, так и не дождется. Ту девушку, с которой мать собиралась его знакомить, тоже немного пожалел. Мать ведь что-то такое говорила, будто та девица видела его где-то и он ей очень понравился.
Вешенкову тоже от щедрот его досталось.
Тот так ведь и не узнает, как погиб его молодой сотрудник! Может, потом когда-нибудь, но тоже не факт. Они ведь изворотливыми оказались, эти подруги — Инга и Вера. Изворотливыми, изобретательными и очень подлыми.
Когда запас жалости у Валеры иссяк, он вдруг почувствовал, что очень сильно замерз, и попытался пошевелиться.
Бесполезно! Связан был накрепко. Вдобавок рот был заклеен чем-то плотным и липким. Насмотрелись дряни голливудской, выучились: и связывать и рты клеить, подумал он тогда с отвращением. Хотя могли бы и не стараться, кому он станет орать из подземелья? Крысам, мышам?..
Он ненадолго закрыл глаза, чтобы не пялиться попусту в черноту. Но потом снова открыл, потому что с закрытыми глазами стало еще страшнее. Моментально окружили странные звуки, надавив на ушные перепонки, как будто шевеление какое-то или шипение где-то сбоку. Распознать в полной темноте было трудно, в самом деле кто-то шевелится рядом с ним или это ему только казалось.
Он затих, перестав ворочаться, чтобы согреться, и попытался прислушаться.
Нет! Не кажется! Не кажется, черт побери! Кто-то или что-то рядом с ним и в самом деле вполне ощутимо шевелится и даже дышит со странным присвистом.
Господи, лучше бы она его и вправду живьем зарыла, чем ужасы такие переживать перед смертью! Что, если это какое-нибудь животное, и оно начнет его сейчас жрать, с аппетитом причмокивая?! А чего! Ума у этой гнусной извращенки хватит на все!..
Живьем не дамся, решил Валера и принялся извиваться, будто огромный червь, что спешит выпростать свое туловище из кокона.
Он больно бился головой о каменный пол подполья, сильно расцарапал обо что-то щеку, пытаясь сорвать клеевую ленту со рта, и теребил и теребил руками, связанными за спиной. Ногам тоже досталось, щиколотка терлась о щиколотку, едва
Сколько продолжалась эта отчаянная борьба за жизнь и освобождение от веревочных пут, одному богу известно. Но в какой-то момент он снова едва не прослезился. Теперь уже от радости.
Веревки ослабли, наконец!
То ли сил не хватило у Веры, то ли сил хватило у него, но Валера выбрался. Тут же, едва освободил руки, он содрал со рта ленту, оказавшуюся самым обычным медицинским пластырем. Задышал полным ртом и, не сдержав радости, выдохнул едва слышно:
— Слава тебе, господи!
И тут же в ответ испуганное:
— Кто здесь?!
Слабый, еле слышный шепот, но и его хватило, чтобы понять: рядом с ним в подвале находилась какая-то женщина.
На какое-то время повисла тишина, которую боялись нарушить они оба. Потом снова одновременно выпалили, уже чуть громче:
— Кто здесь?!
— Валера… — решил он представиться первым. — Меня зовут Валера, а вы кто?
— Валера, Валера… Валера? Это не вы допрашивали у нас на фирме, когда убили моего мужа? — Голос постепенно снова начал затухать, как неясное пламя свечи.
— Господи! Инга?! Инга, это вы?! Как вы… Ничего не понимаю!
Он и в самом деле ничего не понимал. Ну ладно, он сюда попал по неосторожности, по расхлябанности, по глупости, даже можно сказать. Но она?! Она каким образом попала в застенок?! И к кому? К собственной подруге, с которой…
— Ничего не понимаю! — уже громче возмутился Валера и пополз, пытаясь нащупать место, в котором находилась Инга. — Вы-то здесь зачем? То есть, я хотел сказать, почему?! С какой целью?
— Да уж не для отдыха, — попыталась она пошутить и тут же слабо простонала, Валера только что задел ее ногу. — Осторожнее! Хотя я уже почти ничего не чувствую, но как-то все еще больно.
Инга таким же тщательным образом была связана, и, уж конечно, у нее не хватило сил, чтобы освободиться. Правда, рот ее оставался свободным.
— Это чтобы я очень громко просила о прощении, — пояснила она, тихонько попискивая от боли, когда Валера, нащупав веревочные узлы, принялся их развязывать, обдирая пальцы.
— Громко? Почему громко?
— Ей так хотелось.
— А за что? За что она должна была вас простить? Вы же вроде как вместе… Ну, то есть я хотел сказать…
Он потерялся, не зная, как рассказать ей о том, что вроде как все о них знает. И что даже подозревал их обеих в преступном сговоре. Теперь, правда, в голове все снова перепуталось, но…
Инга сразу догадалась, что ему о многом известно.
— Я даже не стану вас уговаривать понять меня, — проговорила она с ощутимой насмешкой в голосе. Позволила ему усадить себя, дождалась, пока Валера усядется рядом, и тут же обессиленно привалилась к его плечу. — Я очень много лет работала над собой. Очень! Видит бог, я старалась! Но… но я не могу противостоять своей природе! Не могу! Вера, она… Она сразу обо всем догадалась…
— О чем? — Пока он так ничего толком и не понял из ее почти бессвязного лихорадочного шепота. — О чем она догадалась?