Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря
Шрифт:
И снова весь Руан смеялся и три дня повторял:
— Свинья в шестой раз опоросилась, и опять неудачно!
А стены дворца украсились новым рисунком: свинья в митре уносит на плечах дыбу, а следом за ней идет плачущий Луазелер. За поимку неизвестных художников было обещано крупное вознаграждение, но никто на это не польстился. Даже английские часовые притворялись слепыми и не хотели замечать живописцев за работой.
Ярость епископа достигла предела. Особенно бесило его то, что не удалось применить пытку. Это была самая лучшая из его выдумок, и он не желал с нею расставаться. Двенадцатого числа он созвал некоторых своих приспешников и снова потребовал пытки. Но он не добился своего. Некоторые из судей были под впечатлением слов Жанны, другие опасались, как бы она не умерла под пыткой, третьи не верили, чтобы даже самая мучительная пытка могла заставить ее подписать ложное признание. На этом совещании присутствовало четырнадцать человек, включая самого епископа. Из них одиннадцать решительно высказались против пытки и твердо стояли на своем, несмотря на угрозы Кошона. Двое были с ним заодно и требовали пытки. Это были Луазелер и оратор — тот самый, которому Жанна посоветовала «читать по книжке», — Тома де Курсель, адвокат, прославленный своим красноречием.
К старости я научился сдерживать язык, но всякая сдержанность изменяет мне, стоит только вспомнить этих троих — Кошона, Курселя и Луазелера.
Глава XVII. На краю гибели Жанна предстает во всем своем величии
Еще десять дней прошли в ожидании. Именитые богословы Парижского университета, этого кладезя всякой мудрости и учености, все еще судили и рядили относительно «Двенадцати лживых обвинений».
В эти десять дней у меня было мало работы, и я большую часть времени бродил по городу вместе с Ноэлем. Но эти прогулки не доставляли нам радости — так мы были удручены. Над Жанной все больше сгущались грозные тучи. Мы невольно сравнивали свою судьбу с ее судьбой; свободу и свет солнца — с цепями и мраком ее темницы; наш дружный союз-с ее одиночеством; все, что скрашивало нашу жизнь, — с ее жестокими лишениями. Она привыкла к свободе, — а теперь была лишена ее; она выросла на вольном воздухе, — а теперь была заперта день и ночь в железной клетке, как зверь. Она привыкла к свету, — а ее держали во мраке, едва позволявшем различать окружающие предметы. Она привыкла к бесконечному разнообразию звуков, радостной музыке всякой деятельной жизни, — а сейчас слышала одни только мерные шаги часовых. Она любила беседы с товарищами, — теперь ей не с кем было перемолвиться словом. Она любила посмеяться, — но теперь этот смех умолк. Ока была рождена для дружбы, для радостного и бодрого труда, движения, деятельности, — а здесь была только давящая тоска, томительное бездействие, зловещая тишина и безвыходный бесконечный круговорот тяжелых дум, изнуряющих мозг и терзающих сердце. Да, это была смерть заживо. И вот что еще было мучительно. Страдающая женщина нуждается в сочувствии и попечении своих сестер, в тех нежных заботах, которые могут проявить лишь они одни. А Жанна за все долгие месяцы сурового заточения не видела около себя ни одной женщины. Как бы она обрадовалась женскому лицу!.
Вот что вам надо представить себе, если вы хотите понять все величие Жанны д'Арк. Вот из какого ада она ежедневно, неделями и месяцами, выходила состязаться в одиночку с наиболее изощренными умами Франции и разрушала самые хитроумные их планы, самые коварные затеи, обнаруживала все их тщательно скрытые ловушки и капканы, вносила замешательство в их ряды, отбивала их атаки и выходила победительницей из каждого боя — неизменно стойкая в своей вере, неизменно верная своему идеалу, не страшась пыток, не страшась костра и отвечая тем, кто грозил ей муками ада: «Будь что будет, а я стою на своем и не отступлю».
Да, если вы хотите постичь Жанну во всем величии ее души, во всей глубине ее мудрости и ясности ее ума, посмотрите на нее теперь, когда она в полном одиночестве ведет долгий последний бой не только с самыми изощренными умами и величайшей ученостью Франции, но и с самым гнусным обманом, самым подлым предательством и величайшей жестокостью, какие возможны в любой стране — христианской или языческой.
Мы знаем, что она показала себя великой в боях; в умении предвидеть; в любви к родине; в искусстве убеждать недовольных и примирять враждующих; в умении распознавать в людях скрытые достоинства и способности; в образном и ярком красноречии; а более всего — в умении зажигать сердца отчаявшихся благородным энтузиазмом; превращать зайцев в героев; из трусливых рабов, которые прятались от войны, собирать полки, готовые идти на смерть с песней на устах. Все это — дела, возвышающие душу, придающие смелость руке, и сердцу, и уму; они приносят радость свершения, окрыляют и вдохновляют, даруют в награду восхищенное признание; тут душа переполняется до краев жизненной силой и отвагой; тут все способности напрягаются до предела; тут нет места усталости, унынию, апатии.
Да, Жанна д'Арк была великой всегда и во всем, но более всего — на Руанском судилище. Здесь она возвысилась над несовершенствами и слабостями человеческой природы и в самых удручающих и безнадежных условиях свершила не меньше, чем могла бы свершить, если бы огромные силы ее духа и ума нашли поддержку — если бы ей светила надежда, улыбались дружеские лица и предстоял равный и честный бой, которому дивился бы весь мир.
Глава XVIII. Осуждена, но не сломлена
По истечении десяти дней Парижский университет вынес решение по Двенадцати Пунктам. Жанна была признана виновной по всем двенадцати; она должна отречься от своих заблуждений и покаяться или же быть предана светскому суду для наказания.
Решение Университета было, вероятно, принято еще до того, как ему прислали Двенадцать Пунктов, и, однако, для вынесения приговора ему потребовались две недели — с пятого по восемнадцатое. Мне думается, что задержка была вызвана двумя затруднениями:
1. Кто были бесы, являвшиеся Жанне в образе святых?
2. Говорили ли ее святые только на французском языке?
Университет единогласно постановил, что с Жанной беседовали злые духи, и ему надо было это доказать. Так он и сделал. Он выяснил, кто были эти духи, и в обвинительном заключении даже назвал их по именам: Велиал, Сатана и Бегемот. [38] Это мне всегда казалось сомнительным и недостоверным, и вот по какой причине: если бы Университет доподлинно знал, что это были именно эти трое, он не преминул бы похвастать, каким образом это стало ему известно, и не ограничился бы одним лишь голословным утверждением. Ведь заставили же Жанну объяснять, почему она не считает их за бесов. Мне кажется, что это было бы логично.
38
Велиал (от древнееврейского beli ya'al — без пользы) — слово, толкуемое как обозначение некоего злого, разрушительного начала, ставшее затем одним из обозначений дьявола.
Бегемот (от древнееврейского behemah — зверь). — Прежде чем утвердиться в зоологии, это слово было названием фантастического чудовища, упоминаемого в библии.
Позиция ученых мужей представляется мне слабой, и вот почему: они заявили, что Жанне являлись бесы в обличий ангелов; всем известно, что бесы могут принимать такое обличие, и тут Университет был совершенно прав. Но дальше он впадал в противоречие: он утверждал, что самому ему дано распознавать природу таких видений, но не признавал этой способности за девушкой, у которой было не меньше ума в голове, чем у любого из университетских светил.
Ученым докторам надо было самим видеть этих духов, чтобы распознать их, и если Жанна была введена ими в обман, разве это не говорило за то, что и ученые в свою очередь могли ошибиться, ибо их разум и суждения, во всяком случае, не были яснее, чем у нее.
Что касается другой возможной причины затруднения и задержки, то я коснусь ее только мимоходом. Университет постановил, что Жанна кощунствовала, когда утверждала, будто ее святые говорили по-французски, а не по-английски и стояли за французов. Вот что, по-моему, смущало ученых богословов: они постановили, что Голоса исходили от сатаны и двух его собратьев; но они же постановили также, что эти Голоса не были на стороне французов, — иначе говоря, стояли за англичан; а раз за англичан, значит их надо считать уже не бесами, а ангелами. Иначе получался конфуз. Университет считался самым мудрым и ученым заведением на свете и ради своей репутации желал быть последовательным. Вот почему он столько дней бился, пытаясь согласовать пункт первый, объявлявший, что Голоса исходили от дьяволов, с пунктом десятым, утверждавшим, что это были ангелы. Но от этих попыток пришлось отказаться. Выход найти не удалось. Так оно осталось и по сей день: по пункту первому Университет признал их дьяволами, а по пункту десятому — ангелами, — и этого расхождения никак не устранить.
Посланцы Университета доставили это решение в Руан, а при нем — письмо к Кошону, щедро расточавшее ему похвалы. Университет восхвалял его за усердие, с каким он стремился уличить женщину, «которая своим ядом отравила умы верующих на всем Западе», и в награду сулил ему «бессмертный венец в Небесах».
Только и всего? Венец в Небесах? Это что-то уж очень ненадежное, — что называется вексель без передаточной надписи. И ни слова насчет Руанского архиепископства, ради которого Кошон погубил свою душу. Венец в Небесах! После всех его тяжких трудов это должно было звучать для него насмешкой. Что ему делать на Небесах? У него там не нашлось бы знакомых.