Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря
Шрифт:
Когда приготовления были закончены, всякий шум и движение стихли и воцарилась торжественная тишина.
По приказанию Кошона священник по имени Николя Миди произнес проповедь, в которой объяснил, что когда одна из ветвей лозы, — под лозой разумелась Церковь, — бывает поражена болезнью, ее надлежит отсечь, иначе она может заразить всю лозу. Он доказал, что Жанна и ее преступные деяния представляли погибельную угрозу для чистоты и святости Церкви, и смерть ее была, таким образом, необходимой. Окончив свою речь, он повернулся к ней и произнес:
— Жанна, Церковь лишает тебя своего покровительства. Ступай с миром.
Жанну посадили отдельно, чтобы показать, что Церковь действительно отреклась от нее;
Жанна опустилась на колени и со слезами начала молиться. За кого? За себя? О нет — за короля Франции! Ее кроткий голос проник во все сердца. Она не вспомнила о его коварстве, о том, что он покинул ее, что из-за его неблагодарности ей предстояло умереть лютой смертью, — она помнила лишь одно: что он — ее король, а она — его верная подданная; что его враги возводят на него напраслину, а его при этом нет, чтобы защититься. Перед лицом смерти она позабыла о себе и молила всех слушавших ее поверить, что он добр, благороден и правдив; что на него нельзя возлагать вину за ее поступки; что он ничего не поручал ей. Потом в смиренных и трогательных словах она попросила всех присутствующих помолиться за нее и простить ей ее грехи; попросила об этом и врагов своих, и тех, кто, быть может, чувствует к ней сострадание.
Едва ли был там хоть один человек, который не был тронут, — даже англичане, даже судьи. У многих дрожали губы и глаза затуманились слезами, да, даже у английского кардинала; для политических дел у него было каменное сердце, но, значит, было у него еще и человеческое.
Председатель светского суда, которому надлежало огласить приговор, был так взволнован, что позабыл о своих обязанностях, и Жанна пошла на смерть без приговора, — так, еще одним беззаконием окончился этот процесс, беззаконный с самого начала. Судья ограничился тем, что сказал страже:
— Возьмите ее! — Затем палачу: — Делай свое дело.
Жанна попросила дать ей крест. Его не оказалось. Тогда один из английских солдат, движимый состраданием, переломил надвое палку, связал куски крест-накрест и дал ей этот крест; она приложилась к нему и спрятала на груди. Изамбар де Ла Пьер сходил в ближайшую церковь и принес ей освященный крест; этот крест она также поцеловала, прижала к груди и снова поцеловала, обливая его слезами и славя Бога и святых.
Плача и прижимая крест к губам, она взошла по роковым ступеням вместе с Изамбаром. Ее поставили на кучу дров, нагроможденную вокруг столба на одну треть его высоты. Она прислонилась спиной к столбу, а толпа смотрела на нее затаив дыхание. Палач поднялся к ней и обвил ее хрупкое тело цепями, прикрепив их к столбу. Потом он спустился, чтобы завершить свое страшное дело, а она осталась одна, — она, имевшая в дни свободы столько друзей, окруженная такой любовью и преданностью.
Я видел все это, хотя взор мой был затуманен слезами. Но дальше я не в силах был смотреть. Я не ушел, но то, что я расскажу дальше, я расскажу со слов других очевидцев. До меня доносились ужасные звуки, раздиравшие мне сердце, но последнее, что запечатлелось в тот страшный час в моих глазах, была Жанна д'Арк во всей своей юной прелести, еще не искаженной муками. Этот образ, не тронутый временем, сохранился в моей памяти до конца моих дней.
А теперь я продолжу свой рассказ.
Если кто-нибудь надеялся, что в страшную минуту, когда все преступники сознаются и каются в своих грехах, Жанна подтвердит свое отречение и скажет, что ее подвиги были злыми делами, внушенными дьяволом, они ошибались. Ее чистые помыслы были далеки от этого. Она не думала о себе и своих мучениях, — она думала о других и о бедах, которые им грозят. Скорбно оглядев башни и шпили города, она сказала:
— О Руан, неужели тебе суждено стать моей могилой? О Руан, Руан, боюсь, что ты пострадаешь за мою смерть!
Дым поднялся к ее лицу; на мгновение ее охватил ужас, и она закричала: «Воды! Дайте мне святой воды!» Но минуту спустя страх рассеялся и уже больше не терзал ее. Она услышала у своих ног треск пламени и прежде всего встревожилась за ближнего, которому грозила опасность, — за брата Изамбара. Перед тем она отдала ему свой крест и попросила все время держать его перед нею, чтобы она могла черпать в нем надежду и утешение, пока не отойдет к Богу. Теперь она заставила Изамбара уйти от опасной близости огня. Успокоившись на этот счет, она сказала:
— Держи его так, чтобы он был мне виден до конца.
Но и тут злодей Кошон не мог дать ей умереть спокойно; он подошел к ней, не стыдясь своих черных дел, и крикнул:
— В последний раз увещеваю тебя, Жанна! Покайся и моли Господа о прощении!
— Я гибну по твоей вине, — сказала она; и это были ее последние слова.
Черный дым, пронизанный красными языками пламени, поднялся густыми клубами и скрыл ее от взоров; из-за этой завесы послышался ее голос, громко и вдохновенно читавший молитвы; когда по временам ветер относил дым в сторону, видно было обращенное к небу лицо и шевелящиеся губы. Наконец милосердное пламя быстро взметнулось вверх, и это лицо навеки сокрылось, этот голос навсегда умолк.
Жанна д'Арк ушла от нас. Как трудно в этих кратких словах рассказать, что мир обеднел и осиротел!
Заключение
Брат Жанны, Жак, умер в Домреми во время Руанского процесса. Так исполнилось пророчество, некогда произнесенное Жанной на лугу, когда она сказала, что он останется дома, а мы все пойдем на войну. Ее бедный старый отец, узнав об ее мученической кончине, не выдержал удара и умер.
Мать ее получила пенсию от города Орлеана и жила на нее до конца жизни, а жизнь ее была долгой. Через двадцать четыре года после гибели своей славной дочери она приехала зимой в Париж и присутствовала в Соборе Парижской Богоматери на диспуте, который положил начало восстановлению доброго имени Жанны. Люди собрались тогда в Париж со всех концов страны, чтобы поглядеть на почтенную старуху; целые толпы выстроились на ее пути, почтительно и со слезами на глазах глядя, как она шла к собору, где ее ожидали такие почести. С нею были Жан и Пьер, — не те беззаботные юноши, которые некогда ушли с нами из Вокулёра, а бывалые воины, у которых уже серебрились головы.
После мученической кончины Жанны мы с Ноэлем возвратились в Домреми, но вскоре, когда коннетабль Ришмон сменил Ла Тремуйля в качестве главного советника при короле и решил завершить великое дело Жанны, мы снова надели военные доспехи, вернулись в строй и сражались за короля во всех больших и малых битвах, пока Франция окончательно не освободилась от англичан. Этого, конечно, пожелала бы от нас Жанна, — а ее воля, даже после ее смерти, оставалась для нас законом. Все уцелевшие воины ее свиты остались верны ее памяти и до конца воевали за короля. Судьба рассеяла нас по всей стране; но при взятии Парижа мы случайно оказались все вместе. То был великий и радостный день, но вместе с тем и грустный, потому что с нами не было Жанны, и она не вступала с нами в завоеванную столицу.