Личный демон. Книга 1
Шрифт:
И сразу стало легче. Птицы ведь не бывают беременными. Воздух оказался тугим и упругим, как волна, он подхватил Катерину под брюхо, расправил ей крылья, распушил хвост. Катя мстительно клюнула ненавистного Морехода в темечко острым, будто кинжал, клювом, огромный котяра Тайгерм зашипел на нее, отмахиваясь когтистыми лапами — но Катерину было уже не достать, она слилась с восходящими потоками воздуха и понеслась над рекой и жиденькими столичными перелесками вдаль, к обжитому пространству Девичьего поля.
Лететь
Катю несло прямо на огромный погребальный венок на шпиле Университета. На нем-то я и отдохну, решила она. Всегда мечтала поглядеть вблизи на обшарпанное тулово звезды, венчающей высотку.
Кто-то поджидал ее среди огромных, в человеческий рост, листьев, точно притаившаяся в кроне дриада. Катерина растопырила крылья и напрягла лапы, тормозя и снижаясь. Конечно, Апрель. Кто бы сомневался.
— Ну как? — бесстрашно фланируя взад-вперед по обледенелой металлической ветви, поинтересовалась богиня безумия. — Полетала? Понравилось?
— Холодно, — хмуро каркнула Катя. — Ты зачем здесь торчишь?
— А где мне еще быть? — удивилась Апрель. — Я всегда там, где у тебя съезжает крыша.
— У меня съезжает крыша? — буркнула Катерина. — Ты меня ни с кем не перепутала?
— Что ты! — радостно отмахнулась богиня безумия. — Прекраснейшим образом съезжает. Прямо нарадоваться не могу. Эй, Виктор, как ты?
Ишь, недовольно подумала Катя, не Витя, не Витька — Виктор. Подлиза.
И в ужасе уцепилась руками за торчащие отовсюду штыри антенн. Крыльев больше не было. Не было вороньих перьев и вороньего бесстрашия. Она стояла там, куда без альпинистского снаряжения не забирался еще ни один человек — в паре метров над горизонтальным лучом звезды. И в двухстах тридцати пяти метрах над уровнем земли. Я никогда отсюда не слезу, безнадежно констатировала Катерина. Так и истлею здесь, впившись в металл скрюченными, окостеневшими пальцами. И однажды ремонтники обнаружат мой скелет, приникший к железным прутьям в смертном объятии…
— Мам, спускайся, — прозвучало изнутри. — Что ты все время боишься, прямо как маленькая?
— Сейчас, сейчас, — задыхаясь, пробормотала Катя, повисая на руках над крохотной, ненадежной поверхностью луча. — Сейчас, бесстрашный мой. Руководитель, блин. Инструктор…
Ладони соскользнули и Катерина, больно ударившись сразу всеми коленями, ладонями, локтями, упала на четвереньки внутрь огороженной, словно клетка, площадки.
— А теперь, — заговорщицки подмигнула Апрель, неведомо как оказавшаяся рядом, — будем рожать.
— Здесь?!! — хрипло выдохнула Катя.
— Конечно, здесь! — снова чему-то обрадовалась богиня безумия. — Самое подходящее место!
Катерина обреченно закрыла глаза.
Что она сделала не так? Почему она болтается в небесной клетке, под глумливый хохот ветра, будто преступница какая? Почему все распоряжаются ею и сыном, точно домашними животными — возьмем с собой, отдадим в передержку, выгоним на улицу, повяжем, привьем, кастрируем?
Холодно. Это пытка холодом, догадалась Катя. К холоду не привыкают, как к голоду или жаре. Палач может, не тратя сил, не сделав ни единого замаха плетью, не раскалив ни единой пары щипцов, привести на грань покорности и предательства толпы жертв. А уж одну-то жертву, запертую в обледенелой клетке на немыслимой высоте, и подавно. Почему я бессильна против неведомого палача, почему я — его любимая жертва? Потому что ты позволила, пришел ответ. Нет других причин. Только эта. Не он с тобой так обращается — ты сама так обращаешься с собой. Долгие, долгие годы. Всю свою жизнь.
Например, кто сказал, будто сын — неотъемлемая часть тебя? Уничижительно или ласково, гордо или смущенно, а сказала это ты. Вопреки правде. Виктор давно не ребенок, он мужчина. Мужчина, который опекал тебя и освобождал от забот много недель подряд. Мужчина, который принял на плечи ваш маленький мирок, когда тот рухнул. Разве этот большой, сильный мужчина может выскользнуть из тебя маленьким комком окровавленной плоти, чтобы стать гордостью твоей и… обузой? Нет. Не будет родов в железной клетке на верхотуре высотки. Зря надеется богиня безумия, мы ее перехитрим. Перехитрим, правда, Витенька?
Клюв, загнутый, словно рыболовный крючок, впился в сгиб катиного локтя, рассадив мышцу до кости. Замерзшая плоть отозвалась вялой вспышкой боли. Если бы не багровая дыра, медленно, точно нехотя, заполнившаяся черной кровью, Катя и руки бы не отдернула. Огромная птица уставилась на Катерину бессмысленно-яростным желтым глазом. Сапсан, подумала Катя. Обычный московский сапсан. Гнездо свое защищает. Где-то рядом в сплетениях проводов и балок лежит бесформенная куча веток — сапсанье гнездо. В нем, среди вечных ветров и скрипа ржавых конструкций, подрастают птенцы, жестокие владыки городского неба, убийцы толстых сизарей и самонадеянных ворон.