Личный демон. Книга 1
Шрифт:
Все они плыли в розовой мути зеркала, сначала живые, подлые и яростные, потом уже мертвые, с пустыми, запавшими глазницами, окровавленные, изъязвленные, выпотрошенные, иссохшие, истлевшие. Как будто невидимый аниматор примерял на них образ той или иной погибели, сгущая краски, нагнетая жуть.
Катя вцепилась пальцами в края раковины и мстительно засопела, не в силах оторваться от зрелища и одновременно удивляясь себе: она же никогда не любила ужастики, которые скачивал с торрентов или приносил с Горбушки Витька. Сын смеялся, предлагая посмотреть «кинцо» вместе — уж он-то знал, на какой именно сцене мать поморщится и уйдет в другую комнату или на кухню, возмущенно топая. Если ее пугали страдания, причиняемые выдуманным персонажам, то как она может с наслаждением
Это неважно, мягко сказал голос в катиной голове. Это такая малость, о которой не стоит думать сейчас, когда ты можешь осуществить любое свое желание — злое или доброе, на выбор. На твой выбор. Тебе ведь жаль полуослепшую Кэт, обезножевшего Сабнака, расстроенного Витьку, истерзанного совестью Уриила — почему бы тебе не помочь им? Вспомни молодых духов, заточенных в котле, Сабнак называет их детьми, их мучения выжимают слезы даже из демона гнилья, прогнившего настолько, насколько ни ты, ни Кэт прогнить не сможете, колдуй вы хоть целую вечность…
Ты предлагаешь мне колдовство, зачарованно спросил Катерина у таинственного голоса? Колдовство, которое все-все может?
Конечно, отозвался голос. Разве колдовство — не то, зачем люди приходят в этот мир, переполненный свободными чарами, растворенными в воздухе, падающими с небес, текущими по земле и под землей? Надо всего лишь подчинить себе малую толику. Взять их под свой контроль. Присвоить, усвоить, освоить. Сделать так, чтобы они растворились в тебе, напоили тебя могуществом. Это не опасно, поверь. Сказки, от древнейших до новейших, полны тоски по могуществу. Науки столетиями пролагают тропки к окраинам могущества, но по сей день не пересекли и фронтира, полосы отчуждения между человеческой властью и колдовской. Ты же получишь столько, сколько сможешь унести — получишь, и пальцем не шевеля. Потому что чары — везде. И они ничьи, летают и текут, бесхозные и бесполезные. Так возьми их!
Мурмур, это ты? Это можешь быть только ты! — отчаянно забилась Катерина, стараясь вырваться из зеркальной паутины, выйти или хоть выпасть в коридор. Я знаю, это ты, ты искушаешь слабых даром колдовства, забираешь их души, ты уговорила Харута и Марута не говорить людям правды… Скверно то, что они купили за свои души! Если бы они только знали…
Что ты, какая душа, глупая ты женщина. Ты и есть душа, даже то, что тебе кажется плотью — всё душа. Сюда не попадают в материальном теле. Видишь, никто не пытается тебя обмануть. И никто не претендует на твои психе и анима, перестань трястись. Тебе хотят исключительно добра. Представь, сколько силы понадобится для расправы с врагами. У тебя есть эта сила? А сколько у тебя врагов? Как, говоришь, имя твоего искусителя? Это что, кошка? Ах, это ангел с кошачьим именем? Бывает, бывает. У ангелов вообще смешные имена, правда?
Когда ты станешь колдуньей, ни ангелы, ни демоны не смогут тебе противостоять. Ты будешь освобождать и наказывать кого угодно — человека, зверя, духа, бога. Никаких дурацких заговоров, обрядов, танцев с бубном. Протяни только руку, сожми в ладони своего врага — и увидишь, как он сгниет и протечет у тебя между пальцами.
Есть старая пословица: «По делам вору и мука», строго ответила Катерина. А это — не по делам. Это — по желанию. По желанию отомстить. Всё, чего мои личные враги заслужили — пару смачных пощечин и публичное унижение словом, а отнюдь не смерть от скоротечной проказы. Если я заживо сгною дуру-уборщицу, из-за которой несколько раз переделывала отчет, что потом станется СО МНОЙ?
А разве не ты убила человека словами — еще совсем недавно? — изумился голос.
Какого человека? — пролепетала Катя, если это вообще возможно — лепетать мысленно.
Капитана Энрикильо по прозвищу Бастардо дель Индио, Индейский Ублюдок. Разве не из-за тебя он отправился навстречу смерти — и встретил ее как мужчина?
Глава 11
Без гнева и жалости
Кэт пила третий день, пила наравне со своим любовником-капитаном, слушая бред этого дурака, гордившегося своим именем. Кем надо быть, чтобы гордиться именем Энрикильо? Даже не Энрике, а Энрикильо, словно ты маленький мальчик и пребудешь маленьким мальчиком, сколько бы человек ни прикончил.
Не впечатлила ее и любимая история капитана — о тезке, а может, и предке, свободолюбивом индейце, в незапамятные времена продавшемся испанцам, а после отомстившем за весь индейский народ. Нет уж, даже если стал касиком, ручным вождем при поработителях своего племени, не надейся на равенство с белыми. Индеец белому не ровня — это ясно всем, кроме тупых таино, [30] возомнивших о себе слишком много, коли им довелось выучить грамоту и заработать себе на лошадь. И нечего было дуться из-за публичной порки, срывать с себя нормальную человеческую одежду, уходить в горы, разбойничать и создавать жалкие дикарские государства! Может, таино были бы живы, а не передохли бы от самого могучего оружия белых — от занесенной на острова оспы.
30
Индейское племя — прим. авт.
Не в первый, далеко не в первый раз Кэт язвила подобными речами Энрикильо, размякшего от вина и рома. Трезвый Энрикильо мог и на рее повесить за насмешки над великим воином-таино. Но здесь, на острове посреди соленейшего озера имени себя (вернее, имени предка) пират становился тихим и смурным, как сами эти места. Выбеленные солью остовы деревьев, окаменевшие остатки старинных построек, жаркое марево, обнимающее землю ранним утром и не отпускающее до глубокого вечера, вялые, покорные игуаны, равнодушно принимающие смерть от быстрых человеческих рук, и коварные крокодилы, прячущиеся во взбаламученной воде у мостков — всё это наводило на Энрикильо невыразимую тоску. И он вел себя, будто ребенок в утробе равнодушной матери: сжимался в испуганный комок плоти, понимая — весь мир против него.
И это была правда.
Сейчас, когда пиратский бриг, пышно названный El ni~no de la muerte [31] прятался в тайной бухте, а команда, рассыпавшись небольшими группками, пьянствовала в окрестных рыбачьих поселках, капитан особенно остро чувствовал, что и на острове Кабритос посреди озера Энрикильо, на СВОЕМ острове он не в безопасности, а в заточении. Тюремными стенами вздымались склоны Сьерра-де-Нейба, озерная вода, втрое солонее морской, медленно колыхалась, издавая не плеск, а протяжные стоны, точно воды Стикса у Данте. Это было его убежище — и одновременно пятый круг ада на земле, где пребывают все гневные и угрюмые, рвущие друг друга в злобе или оплакивающие себя, зарывшись в черную грязь, как крокодилы.
31
Дитя смерти (исп.) — прим. авт.
Все стало еще хуже с того дня, подумал капитан, как он нашел себе подругу. Заносчивая леди, оказавшаяся потаскушкой из борделя средней руки, подходила ему больше, чем настоящая аристократка — и уж конечно больше, чем рядовая шлюха. Энрикильо хотел женщину, мечтающую выбиться наверх — но такую, которой бы не слишком везло и которая не воротила бы нос от пирата. И тогда, возможно…
Невозможно. Ничего в этом мире невозможно, кроме как провалиться в ад еще глубже, с пятого круга в седьмой, к тиранам и разбойникам, где ему, гордому потомку непобедимых таино, самое место. Это если верить жульническим раскладам христианской веры. Он, Энрикильо, не верит. Зато матросская подстилка Китти — верит, еще как верит. Значит, угодит в восьмой круг, а то и в девятый. В ледяное озеро Коцит на самом дне преисподней, как раз возле трехликого Люцифера, скованного льдом и утешающегося чревоугодием. Пусть сам сатана проглотит чертову бабу!