Личный демон. Книга 3
Шрифт:
Они еще не враги, но вполне могут ими стать.
Пута дель Дьябло и с закрытыми глазами видит, как Виктор сияет — один — среди смыкающейся мглы. Свита Гекаты окружает его, пока не причиняя зла, только слегка касаясь, точно пробуя свет на ощупь. Катерина понимает: ее сын в безопасности. Хотя ни зги не видит во мраке, которым окружила его любящая мать. Что поделать, иногда эти мамы просто пугают.
Кстати, что такое зга? Дорога, тропа? Огонь в непроглядной ночи? Острый взблеск стрелы, прилетевшей из сумрака вспышкой боли? Если так, то Катерина тоже не видит ни зги в своей собственной тьме.
И все-таки перед ее внутренним взором яснеет после воспоминания, принадлежащего кому — Агриэль?
Вот она, захваченная ими, словно разграбленный пиратами форт, стоит, обмирая, наглядеться на суть свою тайную не может. Величественная, что ни говори, картина — антиграаль с оскверненным содержимым. Плоть от плоти, дух от духа, мрак от мрака падших ангелов, от их искаженной, извращенной, опоганенной красоты. Предназначенный не давать, а забирать, не одаривать, а обкрадывать того, кто найдет сосуд тьмы и прикоснется. Думать о себе новой Катерине невыносимо.
Я ведь только хотела доказать, что чего-то стою, унылой вереницей ползут мысли. Хотела того же, что и все: немного согрешить, немного согреться, немного. Кто выпустил из меня проклятое цунами, смывшее мою жизнь, как рыбацкую деревушку в бескрайний океан? Можно отдать жизнь за то, что тебе нужно, но получить все задаром, когда ты совсем в этом не нуждаешься.
Мореход стоит за катиной спиной, бесшумный, что собственная тень. Думает катины мысли, точно серую нить на клубок мотает.
Женщина с колыбели чей-нибудь смертный грех. [49] Ловушка для душ. И совсем недавно эта ловушка распахнула дверцы, выпустив в небеса душу глупца-паладина. То, что казалось предательством, травлей, убийством, на деле стало спасением и освобождением. Отпусти и ты себя, Катя.
49
М. Цветаева.В гибельном фолианте…
— Он прав, мам. — Голос Виктора в беззвездной ночи Гекаты гудит, словно колокол, несущий отпущение грехов. — Не мучайся. Ты справилась.
— Справилась, — кивает Апрель.
— И кто я теперь? — роняет Катерина. — Я та, кем представляюсь?
— Зеркало тебе подать? — улыбается Мореход. — Не нагляделась еще?
А подай, вспыхивает Катя. Где оно, зеркало, ради которого я еще здесь?
И видит их — малышку Эби и малышку Дэнни, нефилимов. Отродья смертной и дьявольской любви стоят, будто почетный караул, простирая в бесконечность зеркальный коридор, по которому к Саграде приближается Мурмур, преображенная и прекрасная.
— Идем со мной, — шепчет голосом волн и ветров, обволакивает соблазном, предлагая, обещая. — Все, что хочешь, Катерина… Все, что хочешь — все будет, все исполнится.
— Да уж исполнилось, — защищается Катя. — Все у меня есть. Уйди.
— Почему же ты несчастлива? — улыбается демон.
— Потому что жадина. — Не смотреть, не слушать. Не хотеть.
— Взгляни, не бойся… — Точно властная рука разворачивает Катерину лицом к тому, от чего отгораживалась всю жизнь. Веки размыкаются сами собой, взгляд фокусируется против воли, зрелище отпечатывается на сетчатке, кажется, навсегда.
Сильная, великолепная, завораживающая. Идеальная. Она, Катя. Свободная для чего угодно: для злодейства и для милосердия, для рабства и для власти, для любого выбора и любой прихоти.
—
— Конечно, колдовство. Все, что мое — твое. Все, что твое — мое. Мы твои, Геката. А ты — ты наша.
В шепоте Мурмур Катерина слышит море.
— Лясирен? — неуверенно произносит Катя.
— Мы все здесь. Твои зеркала, Саграда. — Взмах в сторону замерших нефилимов. — Уичаана, твой гнев. И… — Мурмур улыбается и протягивает руку к золотому сиянию, исходящему от драконьей громады, — …твой сын, Хорс. А ты…
— …хозяйка нави, — заканчивает за нее Катерина.
Триада старых богинь в полном составе. Хорс и Денница смотрят на мать так, словно видят ее впервые. Без человеческих слабостей и страхов, без жалкой телесной оболочки, порченой огнем и близкой старостью.
— Это не добро и не зло. Это всего лишь равновесие, — выдыхает сердце гор. И земля содрогается под катиными стопами.
— Да катись ты! — кричит Катерина, сбрасывая морок. — Вон из моей головы! Др-р-рянь!
И видение гаснет, осыпаясь осколками, как разбитое ведьмино зеркало.
Мурмур, Ребекка, Лясирен — кто из них делает так, что мир вокруг трескается еще раз, утекает меж пальцев, точно песок из горсти?
— Не хочешь быть богиней? — цедит демон сквозь зубы. — Так будешь жертвой! — И бьет Катю по щеке, наотмашь — хлесть! — звонко и зло, аж воздух вышибает из легких, вышибает мысли из головы. Катерина падает, изворачиваясь в воздухе, как кошка, стараясь подставить руки, защитить от удара и без того огнем горящее лицо. И с разницей в доли секунд катины руки и лицо встречаются с зеленой водой сенота. [50] Священный колодец круглый, будто глаз, устремленный в небо. Катино тело иглой вонзается прямо в зрачок, врываясь в Тартар, в царство мертвых, лежащее ниже Аида.
50
Природные колодцы или небольшие озера, индейцы майя использовали их в качестве источников воды и мест для жертвоприношений. На языке майя сенот звучало как «цонот» («нечто глубокое»). Майя называли сеноты вратами в царство мертвых и считали воды их священными — прим. авт.
Старый добрый пруд на Каменной плотине принимает Катерину в себя, от котла нганга возвысившись до жертвенника майя, доказывая: все людские вероучения — об одном и том же, сколько имен ни придумывай, сколько святилищ ни создавай. О страхе перед безднами, что вокруг и внутри нас, что всегда полны чудовищ и звезд — и неизвестно, которые опасней. Погружаясь все глубже в темень, Катя чувствует, как сжимается голосовая щель, преддверие трахеи, готовя тело к сухому утоплению — без жидкости в легких, без разжижения крови, без остановки сердца, уставшего гнать по телу кровь пополам с гниловатой водой. Темный купол нганга все выше, отверстие сенота светит фосфором, стремительно уменьшаясь, и катино сознание плывет, беспомощное и бесполезное здесь, в микрокосме зла.
Когда оно возвращается, Катерины больше нет. Зато есть все, кто какое-то время служил Кате миром, его солнцем, луной, водами и твердью. Видя своих спутников такими, как они есть, Катерина не в силах совладать ни с собой, ни с ними, хлещущими ветром и солью по губам, по глазам — светом и тут же — слепотой. Она просто ждет, ждет их первых и таких важных слов. Судьбоносных.
— Ты должен мне двадцатку! — бросает Денница Уриилу еще до того, как тот нальется плотью, перестанет струиться в дрожащем воздухе, будто отражение ангела в текучей воде.