Личный досмотр. Последний бизнес
Шрифт:
Таран хотел было продолжать диспут, но Илья Куклев сказал:
— Ладно. Мы тут с Борисом подождем.
На том и порешили.
Жора, Николай и Таран, накинув халаты, двинулись вверх по широкой лестнице.
Хирургическое отделение занимало весь второй этаж, и шестнадцатая палата находилась в самом конце коридора. На высокой белой двери виднелся синий стеклянный квадратик с цифрой «16». Жора, не стучась, уверенно распахнул дверь. За ним вошли Николай и Rаран.
В небольшой, очень светлой, вызолоченной последними лучами солнца комнате стояло четыре кровати. На одной из них, у окна, лежал светловолосый паренек, возле него сидели двое ребят и девушка. Таран бросил на нее восхищенный взгляд.
— Юрка, приготовься, — торжественно объявил Жора. Представители трудящихся Заводского района хотят тебя приветствовать за отвагу и геройство, проявленное…
— Жора Наседкин в своем репертуаре, — насмешливо сказал плотный румяный паренек в сером костюме и красной тенниске, выглядывавших из-под халата, — Андрей Рогов, — просто добавил он, протягивая руку Николаю.
Ребята познакомились.
Второго парня, очень высокого и худого, в сером с черными полосками заграничном джемпере и пестром галстуке, звали Валерий Гельтищев.
— Марина, — с улыбкой представилась девушка.
Она была хороша собой — черноволосая, стройная, с ярким румянцем на нежных щеках и большими темными и ласковыми глазами. Синяя вязаная блузка туго обтягивала ее высокую грудь.
Николай, пожимая руку Назарову, сказал:
— Мы, конечно, никакие не представители. А так, покомсомольски зашли проведать. Хороший вы пример нам дали…
— Ну что вы… — смущенно отозвался больной. — А вообще очень рад.
— Нет, не что вы! — горячо вставил Таран. — Мы еще в нашей заводской многотиражке об этом деле напишем.
— Юра, тебя ждет мировая слава, — иронически заметил Гельтищев.
Андрюша Рогов метнул на него сердитый взгляд.
— У тебя дурацкий тон, — резко сказал он. — Печать большая сила. Сам редактор, понимать должен.
Гельтищев снисходительно усмехнулся:
— У нашей газеты другое предназначение. За это нас, как известно, и преследуют.
— Преследуют? — вскипел Андрюша. — Не публикуйте глупых статей!
— Мыслить оригинально не значит мыслить глупо.
— Иногда значит! Один девиз ваш чего стоит: «Я мыслю, следовательно, я существую!» Сплошной идеализм разводите! Тоже мне Декарты двадцатого века!
— А что за газета такая? — поинтересовался Николай.
Андрюша досадливо махнул рукой.
— Да наша, факультетская. Вот доверили им, — и сердито прибавил: — Ленина читать надо!
— Не меньше тебя читал, — отрезал Гельтищев.
— Ну, об этом мы еще поговорим. И не здесь, а на бюро. Надо в конце концов оргвыводы делать. А то нашли себе, понимаете, трибуну! Воду мутить!
Гельтищев иронически усмехнулся и поправил галстук.
— Полная демократия, значит, и свобода слова? А между прочим, можно было бы с вами поспорить, к примеру, о так называемом идеализме.
— Долго спорить не пришлось бы! Поповщина сейчас не в моде!
— С ней в космос не полетишь, — авторитетно вставил Таран, вспомнив бесконечные рассказы Коли Маленького. — И другие миры не откроешь.
Присутствие хорошенькой девушки явно вдохновляло его.
Андрюша обрадованно подхватил.
— Слыхал? Это тоже не последний аргумент. Они, — он кивнул на Тарана, — умеют спорить. Народ там знающий и зубастый. Я как-то был у них на собрании, отчет в «Ленинскую смену» писал.
— А я в этой газете ваши стихи читал, — улыбнулся Николай. — Про любовь. Здорово написали.
Андрюша покраснел и украдкой бросил взгляд на Марину.
— Это так, первые опыты, — смущенно ответил он.
— Скромность украшает человека, — засмеялся Жора.
Андрюша зло прищурился.
— Много ты в этом понимаешь!
— А я во всем понимаю. Специальность такая.
— Мы твою специальность знаем!
— Андрей, что ты сегодня такой воинственный? — улыбнулась Марина. — Лучше стихи нам почитай.
— Настроения нет.
— Скажи, — обратился Николай к Юре Назарову, — кто тебя ножом-то ударил?
— Не знаю я их. У одного только кличку слышал — Уксус. Вот он и ударил.
— Узнаешь его?
— Еще бы! Длинный такой, в ковбойке.
— А больше никого не запомнил?
— Больше… — Юра задумался, — рыжий такой еще был. Щека дергается. Тоже кличка у него есть, забыл только какая.
Николай и Таран внимательно слушали.
— Всего-то их много было? — спросил Таран.
— Человек пять, один совсем пацан, лет четырнадцати. Все там разгрохали, гады. И еще предупредили: заведете опять шарманку, не такой бенц устроим!
Юра неловко повернулся и сморщился от боли.
Марина сочувственно спросила:
— Болит, да?
— И дернула нелегкая связываться! — беспечно вздохнул Жора. — Вот уж верно про тебя врач сказал: «Жертва собственной неосторожности».
Николай сухо произнес:
— Заяц он, этот врач.
— Верно! — с энтузиазмом подхватил Андрюша.
— А по-моему, всегда надо трезво взвешивать обстановку, — сказал Гельтищев, снова поправляя галстук. — Пять против одного — это много.