Личный космос
Шрифт:
Они проползли мимо небольших фургонов, в которых храпели спящие мужчины, женщины и дети. К счастью, с караваном не было собак, и по веской причине: гепардоподобная пума и ласка особенно любили собачье мясо до такой степени, что люди давным-давно перестали брать собак с собой в путешествия по прерии.
Устроить жилое помещение внутри плотно упакованного груза на нижнем этаже фургона оказалось нелегким делом. Им пришлось вытащить множество деревянных ящиков и рулонов тканей и ковров, а потом опять разложить их над норой, где они будут проводить свои дневные
У них имелись две пустые бутылки для санитарных целей, а одеяла обеспечили им довольно удобную постель — пока фургон не покатился утром в путь. Рессор у фургона не было, и хотя прерия казалась довольно гладкой идущему пешком, в фургоне неровность почвы ощущалась вдвойне.
Анана жаловалась, что она чувствовала себя замкнутой в камере галеры, но теперь она чувствовала себя погребенной под обвалом.
Снаружи в полдень температура резко поднималась свыше 24 градусов по Цельсию, но отсутствие вентиляции и близость тел угрожали удушить путников. Им пришлось сесть и уткнуться носами в отверстия, чтобы получить достаточно кислорода.
Кикаха расширил эти отверстия. Он очень не хотел этого делать, так как это увеличивало опасность обнаружения их караванщиками. Однако пока фургон путешествовал, никто не собирался заглядывать в нижний этаж.
В первый день им не удалось особенно поспать.
Ночью, пока спали караванщики, они вылезли наружу и проползли мимо часовых в открытую прерию. Здесь они вымылись в ручье, снова наполнили бутылки водой и справили естественные надобности, которые было невозможно или крайне неудобно справлять в фургоне.
Они проделали гимнастические упражнения, чтобы снять оцепенение с мускулов, вызванное стесненными условиями, а также тряской и рывками фургонов. Это казалось самой наглой выходкой в мире — прятаться прямо под носом, не упоминая уже о ягодицах, тишкетмоаков. Один он мог чувствовать себя более удобно, более непринужденно. Но хотя Анана в самом деле не особенно жаловалась, ее не совсем подавляемые стоны и брань порядком надоели ему. В этих тесных замкнутых условиях было невозможно не прикасаться часто друг к другу, но она каждый раз реагировала чересчур сильно.
Она велела ему оставаться в своей собственной половине «гроба», не делать таким очевидным свое тело и так далее.
Кикаха начал всерьез подумывать о том, чтобы предложить ей скрываться от Колокольников самостоятельно, или, если она откажется, нокаутировать ее, вытащить из фургона в какое-нибудь место и оставить там. Временами он фантазировал о том, чтобы перерезать ей горло или привязать к дереву так, чтобы до нее могли добраться волки или львы.
Он сказал себе, что это дьявольский способ начать любовный роман.
Тут он спохватился. Да, он так подумал: любовный роман. Так! Как же это он мог влюбиться в такую злобную, высокомерную, смертоносную суку?
Мог. Как ни сильно он бесился, ненавидел и презирал ее, он начинал
В любви для Кикахи не было ничего нового ни в этом, ни в том, другом мире, но никогда он не мог любить при таких обстоятельствах.
Несомненно, если не считать Подарги, выглядевшей на лицо точь-в-точь как Анана, и странной, действительно неземной Хрисенды, Анана была самой прекрасной женщиной из всех, кого он когда-либо видел.
Но для Кикахи это не приводило автоматически к любви. Он, конечно, ценил в женщинах красоту, но подвергался большей возможности влюбиться в женщину с приятным характером, сообразительную, с чувством юмора, чем в неприятную и тупую красавицу. Если женщина была всего лишь разумно привлекательной или, наверное, даже заурядной внешности, он мог бы влюбиться в нее, если находил в ней те или иные свойства, а Анана была определенно неприятной особой.
Так почему же он испытывал к ней это чувство любви наряду с враждебностью?
«Кто знает? — подумал Кикаха. — Очевидно, не я. И это само по себе приятно, поскольку я не хотел бы стать для самого себя скучным и непредсказуемым».
Плохо в этом романе было то, что он, по всей вероятности, будет односторонним. Она могла проявить чувственный интерес к нему, но он был бы эфемерным и сопровождался презрением. Она, разумеется, никогда не сможет полюбить леблаббия. Если уж на то пошло, он сомневался, что она вообще сможет полюбить кого бы то ни было.
Господы находились по ту сторону любви. По крайней мере, так говорил Вольф.
Второй день прошел быстрее, чем первый, оба оказались способными проспать больше. Той ночью их загнал на дерево львиный прайд, пришедший к ручью на водопой вскоре после прибытия людей. Наконец, когда часы шли, а львы не проявляли ни малейшего желания брести восвояси, Кикаха впал в отчаяние, что скоро станет невозможным прошмыгнуть обратно в фургон.
Он сказал Анане, что им придется слезть и попытаться припугнуть больших кошек.
Как обычно, у Кикахи имелся иной мотив, кроме очевидного. Он надеялся, что если Анана имеет какое-то припрятанное или имплантированное в тело оружие, то теперь она откроет его. Но у нее его не имелось, либо она считала ситуацию недостаточно отчаянной, чтобы воспользоваться им. Она сказала, что может, если пожелает, попытаться отпугнуть этих чудовищ, но она намерена оставаться на дереве, пока они не уйдут.
— При обычных обстоятельствах я бы с тобой согласился, — признался он, — но мы должны в течение ближайшего получаса вернуться в фургон.
— Я никому и ничего не должна, — огрызнулась она. — Кроме того, ты не подстрелил ничего на обед, прежде чем мы вернемся. Я не хочу провести еще один голодный день в этом гробу.
— У тебя имелась там на обед масса сушеного мяса и овощей, — возразил он.
— Я весь день голодала, — ответила она.
Кикаха принялся спускаться с дерева. Львы, казалось, не обращали на него ни малейшего внимания, но один самец взметнулся в воздух, и его лапа с длинными когтями прошла в шести дюймах от ноги Кикахи.