Личный лекарь Грозного. Прыжок в прошлое

Сапаров Александр Юрьевич

Я смотрел на простодушного князя и думал:

— Хорошо, что ты сидишь на Пушечном приказе, и почти каждый день пишешь челобитные, чтобы тебя в войско отправили. В другом месте съели бы тебя наши бояре или дьяки типа Щелкалина. Но если государь тебя действительно отправит на войну, это есть не очень хорошо. Придется новые мосты наводить со следующим главой приказа.

— Слушай, Семен Данилович, не в службу, а в дружбу, оскуднел я ныне бронзой, мне бы пуда два, надо прикупить, ключник все места заветные уже оббегал, так на сей момент, казна все скупила.

Мы у тебя в приказе возьмем, а чтобы никто слова не говорил, бумагу составим, что я через полгода, допустим, вдвойне той же бронзой верну, али сразу серебром, как пожелаешь.

Глаза князя заблестели, — Сергий Аникитович, я в свою очередь могу тебе подсобить. Вчера пушку новую у нас разорвало на пробе, мастера говорят, что плепорциями, что-то не то сотворили. Тебе то бронза не для пушек ведь нужна?

Я усмехнулся, — нет, пока про пушки не задумывался.

На что князь наставительно сказал:

— А вот я бы задумался. Следующим летом у тебя медь пойдет из Корелы, да Олонецкий уклад наилучшее железо для пищалей, сам Господь бог тебе благоволит, чтобы ты на землице своей пушечный завод поставил. Серебра, у тебя теперь для этого дела хватает, и казна должна помощь оказать ведь для царского войска пищали ковать, да пушки будешь лить, — он засмеялся, — и не надо будет самолично у главы Пушечного приказу два пуда бронзы для своих дел покупать.

Я тоже улыбался, но, про себя думал, — уел все-таки меня паразит.

Мы еще немного посидели, выпили по второй стопке и разошлись по своим делам.

Я почти сразу уехал в Сретенский монастырь, где меня уже ожидали мои ученики.

В прошлой жизни у меня тоже были ученики, но, тогда это была сугубо узкая область пластической хирургии, и мне не надо было учить врачей всему. В их внимании виделась в основном не жажда новых знаний, а обычный расчет, что после повышения квалификации увеличится заработок.

Сейчас же передо мной сидели двадцать человек от шестнадцати до двадцати лет, в основном не знающие ни грамоты, ни счета. Но слушали они меня затаив дыхание, и аудитории во время лекции стола тишина, прерываемая только скрежетом перьев троих сыновей дьяков, в несколько дней одолевших новый алфавит и старательно записывающих мои слова, многие из которых приходилось писать на доске.

Но сегодня во время лекции мне было не по себе, куда я бы я не глянул, мне все время казалось, что горящий взор бледного лица Никиты Алтуфьева устремлен на меня и спрашивает:

— Боярин, ты не обманул, ты и в самом деле можешь исправить мое увечье?

Когда же после лекции, сразу не ушел а вызвал школяра к себе, он глядел на меня с таким ожиданием, что я сразу сообщил ему, что его отец на исправление увечья согласен, но, будучи предупрежден, что лечение может закончиться смертью, просил, чтобы он хорошо подумал, прежде чем соглашаться.

Юноша поклонился в ноги и сказал:

— Спаси тебя Господь боярин за доброту твою, вот уже второй день в новой обувке хожу, видишь сам, костыль сегодня не брал. Еще два-три дня и совсем привыкну. Никогда не думал,

что обувь может так помочь. Но все равно, не хочу быть калекой и ежели жив останусь после лечения, век за тебя молиться буду.

— Так, значит, не боишься рискнуть!

— Не боюсь Сергий Аникитович, с надежей на Господа и милость его, вручаю жизнь свою в твои руки.

Когда уже в сумерках вышел на монастырский двор, в ворота забарабанили, а когда встревоженный монах их открыл, в них проехал царский гонец. Поклонившись мне, он сообщил:

— Боярин, царь Русского царства тебе к нему на глаза срочно прибыть приказал.

Я переглянулся с Кошкаровым, и в ответ также поклонившись, сказал гонцу:

— Немедленно выезжаю и вскоре буду у государя.

Когда зашел в царские покои Иоанн Васильевич был один, что было очень странно, обычно вокруг него находилось множество людей, бояр, стольников, и дьяков. А сейчас только по шестерке громадных стрельцов стояли снаружи у каждой из двух дверей палаты.

Иоанн Васильевич был явно озабочен, лоб наморщен, сумрачное выражение лица, говорило, что царь не просто озабочен, но еще и рассержен.

— Вот скажи мне Сергий, как ты себя блюдешь, — спросил он, глядя мне в глаза.

Я, не понимая вопроса, стоял, глупо моргая глазами.

Иоанн Васильевич изволил усмехнуться, — ты Сергий Аникитович лекарь мой уже четвертый год. Все тебе про меня известно, до самой малой болячки. Знаешь ты много того, что держать при себе надобно.

А скажи мне, как ты бережешься от людей лихих?

До меня начала доходить суть царских вопросов.

— Великий государь, холоп твой Сергий царской милостью не оставлен, есть охрана у меня, старший в ней Борис Кошкаров, известный воин. С тобой на Казань ходил.

Иоанн Васильевич с недовольным выражением лица продолжал:

— А мне донесли, что не бережешься ты совсем, без охраны частенько ходишь. Вот на-ка почитай, что мне пишут.

Я взял неказистый листок бумаги, на котором типичным дьяческим почерком было написано:

— Дважды видели, как Щепотнев с домочадцами без охраны в церкву на Варварке выходил. Вчера по рынку проехался и не оберегался нисколько.

Царь выхватил бумагу у меня из рук.

— И это только за те дни, что надзор за тобой учинил, — ядовито сообщил он мне.

— А сейчас вот эту бумагу почитай!

Он сунул мне в руки грязный пергамент, на котором были видны следы многочисленных чисток. Он был заляпан следами воска, и несколькими кровяными пятнами.

«А после второго подъема на дыбе показал иуда Федька Захарьин, что кроме всего прочего сносился он с генералом иезуитов и отправлял тому по его просьбе, сведения про царского лекаря, все до последней мелочи. На вопрос, зачем такие сведения нужны схизматикам, сказал, что доподлинно не знает, но думает, что намереваются они либо жизни Щепотнева лишить, либо выкрасть, что для государя едино, потому, как он лекаря своего лишится, а схизматики через лекаря смогут многое про Царя Русского Иоанна Васильевича узнать».