Лицо отмщения
Шрифт:
— Правда, — кивком подтвердил брат Амвросий, — и срок траура уже истек, но, увы, с этим будет сложней.
— Государь русов все-таки не расположен к союзу с ромеями?
— Я бы не утверждал этого. Да и не в том дело. — Старец Амвросий погладил седую бороду. — Когда б посланный вами гонец не поспел вовремя, вы бы не застали ни Великого князя, ни его двор, ни дружину в Киеве. Все они намерены отправиться к Светлояр-озеру. Должен признаться, мне не удалось вызнать, для чего. Одно могу сказать достоверно: Владимир Мономах спешит так, будто ступает не по земле, а по раскаленным угольям. Вы останетесь ждать его здесь, а когда он воротится назад — одному Богу известно. Может,
— Неужели же государь русов рискнет оставить столицу на столь долгий срок?
— Риск, прямо скажем, не велик, — тяжело махнул рукой мних. — Ныне, почитай, никто из врагов и думать не посмеет напасть на Киев и его земли, ибо всякому ведомо, едва он войско поведет, как впереди и за спиной у него запылает.
Георгий Варнац удивленно покачал головой.
— То-то и оно, — продолжал Амвросий. — А что это Владимира к Светлояр-озеру тянет — знать бы нам следовало. Чует мое сердце, неспроста он туда идти намерился. А постой-ка, брат мой, — старец хлопнул себя морщинистой рукой по лбу, и глаза его вспыхнули неожиданно молодо, — ты вот сказывал, что по-бриттски разумеешь?
— Разумею, — подтвердил Варнац.
— Вот и славненько, вот и аюшки! — Монах широко улыбнулся. — Меня тут князь Мстистлав намедни просил толмача ему присмотреть. Чем не удача? Вот ты и пойдешь! А заодно речами лестными и всякой хитростью, а где и отвагой — уж как придется, свершай, что тебе поручено. А мне верного человека с тайным словом пришлешь, я, стало быть, кого надо и извещу. Нынче же вечером будь готов, — тоном, не терпящим возражений, объявил брат Амвросий. — А теперь ступай. Устал я больно.
Монах и рыцарь шли от ворот монастыря к коновязи, негромко переговариваясь между собой. Появление знатного посетителя вызвало на паперти немалое оживление. Колченогие, безглазые, в язвах и струпьях нищие тянули изможденные руки, прося у высокородного господина монетку. Камдил бросал им какую-то мелочь, сторонясь, чтобы не подхватить в награду за милосердие кишащих в лохмотьях вшей.
— Благодарю, храбрый витязь! Бог тебя наградит! — Один из убогих бросился ему почти что под ноги, демонстрируя истертый грош, которым судьба в лице заезжего рыцаря щедро его наградила.
Камдил удивленно вскинул бровь. Как ему казалось, этому нищему он еще ничего не давал. Вдруг прямо на глазах удивленного воина истертая медяшка блеснула золотым отливом, демонстрируя иерусалимский крест на солиде Готфрида Буйонского.
— В харчевне у Золотых Ворот, как стемнеет, — пробормотал, закашлявшись, калека, опираясь на сучковатый костыль. — Deus vult! [52]
Глава 20
Любовь зла, и многие козлы этим пользуются.
52
Deus vult — «Божья воля» (лат.).
Князь Мстислав глядел на застенчиво потупившую очи девушку, не отводя глаз. Воистину, будь он государь ромеев, не стал бы отпускать от себя столь дивную прелестницу. Впрочем, как он прекрасно осознавал в эти мгновения, пожелай девица что-либо, хоть звезду с неба, хоть перо жар-птицы, и он бы жизнь положил, дабы исполнить ее прихоть.
Невзирая на все усилия отца Амвросия, Мстислав был мало сведущ в ромейском наречии. Он мог прочесть слова Писания, мог назубок отбарабанить вопросы и ответы Четьих миней, [53] но понимать живую речь заморских гостей было затруднительно. Однако толмачу в монашеском одеянии князь внимал лишь вполуха, слушая нежный голос синеокой красавицы, и с замиранием сердца наблюдая, как время от времени взлетают мотыльками ее длинные ресницы. Гостья, казалось, источала аромат диковинных цветов, дурманящий и в то же время наполняющий кровь необычайной живостью и желанием.
53
Четьи минеи — сборник церковно-учительных текстов.
Как ни диковинна была для князя затея племянницы цареградского василевса объездить самолично все места, где истинно чтут Сына Божия, Мстиславу она казалась настоящим знаком небес, своего рода вышним благословением.
«Подумать только, — размышлял он, — не отправься я к отцу Амвросию, и мы бы уже вовсю мчали к Светлояр-озеру. Уж на что оно батюшке занадобилось — бог весть. И вот такая награда! Как хорошо, что в первую очередь царственная странница направила стопы именно сюда, в град, основанный велением апостола Андрея!»
— …Далее, сиятельная Никотея говорит, что восхищена как столицею земли русов, так и ее мудрым правителем, кесарем Владимиром и всем его семейством. Она горда, что состоит в родстве, пусть и отдаленном, с Мономахами, и просит считать ее любезной сестрой, выражая при том живейшую надежду, что отношения между державой Мономахов и державой Комнинов впредь будут обусловлены не только взаимной выгодой, но и теми нежными родственными чувствами, которые породил в ней этот визит…
«Господи, — про себя твердил князь Мстислав, — да пропади пропадом бриттская земля с ее короной! Матушку уж не вернуть, а мне чем в этакую даль отправляться за столько-то верст киселя хлебать, так уж лучше взять этакую девицу в жены — и все дела! Роду она зело хорошего, и невеста знатная. Эх, сдалось батюшке это Светлояр-озеро!
А может, упасть ему в ноги да умолить? Ведь сестра — не жена, в светлице у оконца ждать не будет. Токмо мы из Киева умчимся, она в обратную дорогу пустится, а там уж поди кто еще в мужья ей сыщется. Нельзя удачный миг упускать. Сейчас к отцу ее и дядьке василевсу сватов засылать надо!»
Мстислав готов был поклясться, что ни в своей земле, ни в какой иной никогда прежде не видывал такой красоты. Да что там красоты! Было в гостье какое-то такое невероятное изящество… Князь и слова-то такого не слыхивал, и выразить не мог, ну а глаз отвести — так и подавно. «Честным бы пирком, да за свадебку», — себе под нос прошептал он, слушая мягкий увещевающий голос толмача. В этот миг для него происходящее вокруг потеряло всякое значение.
И напрасно. Происходящее в горнице княжьего терема стоило самого пристального внимания.
«Э нет, так не пойдет, — думал один из вельмож свиты прекрасной севасты, — этак они обо всем договорятся. И у золотой Венеции под боком окажется совсем не та дышащая на ладан ромейская империя, а держава, растянувшаяся аж до Студеного моря. Негоже, чтобы Никотея наворковала своему очередному поклоннику на ушко волю дяди императора. Ишь, как он на нее пялится! Влип, как муха в паутину».
Анджело Майорано украдкой бросил взгляд направо, где, склонив головы, стояли прочие рыцари свиты. Чертов крестоносец Вальтарэ Камдель, граф Квинталамонте, и уж совсем некстати свалившийся им на голову сын архонта Херсонеса. «Еще два влюбленных дуралея», — про себя усмехнулся Мултазим Иблис.