Лицо отмщения
Шрифт:
Несколько раз Михаил Аргир пытался скрытно подойти к каравану севасты, но днем и ночью его встречала бдительная стража, готовая убить кого угодно, невзирая на богатство и знатность. Он знал это лучше многих. Всего несколько лет назад и ему доводилось посылать тех же аланов висеть на хвосте отступающего половецкого войска.
Подобно матерым псам, ведущим стадо на бойню, они не знали ни страха, ни пощады, а путь их легко было проследить по исклеванным вороньем половецким трупам. Теперь на месте гонимых кочевников был он сам!
«Нет, так не может продолжаться, — твердил он про себя, —
На губах Михаила Аргира впервые за несколько дней появилась улыбка. Он недобрым словом вспомнил императора Никифора, рекомендовавшего армии не делать летом больших переходов, хлестнул коня нагайкой и погнал скакунов на север, туда, где протекал могучий Борисфен.
Когда наконец вдали показались крутые берега этой великой реки, именуемой также Данпр, или Днепр, Михаил Аргир принялся тщательно осматривать место будущей «охоты». Здесь всегда было много кораблей, одни спускались вниз по течению, чтобы, выйдя в море, дойти до Херсонеса и продать свой товар в его стенах, другие же отправлялись в Константинополь, что было куда опасней, но сулило в случае удачи хороший барыш. Третьи же возвращались из грек в варяги с новым товаром и большой выручкой.
Конечно, идти на веслах против течения, да еще через пороги, было делом не простым и весьма опасным. Но это в свою очередь заставляло хозяев лодий набирать крепких малых в гребцы и стражу, ибо если река была полна одних опасностей, то на берегах путников подстерегали другие.
Вскоре Аргиру удалось найти то, что в последние пару дней казалось ему чем-то вроде путеводной звезды. Небольшая крепостица, или, как называли их ромеи, кастрон, приютившийся на месте удобной корабельной стоянки, возвышалась на прибрежном утесе, обнесенная неглубоким рвом. Со стороны берега она была окружена частоколом из заостренных кверху бревен, над которым возвышалась воротная башня. Стража в воротах опасливо покосилась на сумрачного всадника в дорогой броне, пропыленной одежде и с парой бесценных джинетов, едва волочивших ноги от усталости.
На этих берегах видывали всяческие образчики человеческой породы, но уж больно не вязался потрепанный вид могучего гостя с его очевидным богатством. «Небось патрикий какой беглый, — мелькнуло в голове одного из стражников, на лету словившего брошенную всадником монету. — Ишь ты, по доспеху — ромей, а монета — фряжская».
Михаилу Аргиру не было дела до размышлений стража. Он знал, что находится далеко от земель Херсонесской фемы и здесь готовы принять хоть нарезанный кругляшами чертов хвост, ежели за него можно что-либо выручить.
Все эти укрепленные селения напоминали друг друга, точно орехи: торговцы снедью, конопатчики, парусных дел мастера, плотники, два-три кузнеца и, конечно же, харчевня. Реже — две, но это уже выше по течению, у самых порогов,
Сумерки едва сгустились над Днепром, харчевня была полна, как, впрочем, и всякий день в судоходную пору. Длинные столы были уставлены нехитрой, но обильной снедью и, конечно же, вином, прекрасно восполнявшим недостаточную изысканность подаваемых блюд.
49
Мандрыки, или дукторы — проводники, лоцманы.
Михаил Аргир впервые за последние дни чувствовал приятную сытость, плавно переходящую в дрему, и с трудом удерживался, чтобы не уснуть прямо здесь, уронив голову на столешницу.
Настроение его заметно улучшилось. Он сидел, благодушно развалясь на скамье, и глядел из-под полуопущенных век вкруг себя несколько лениво, краем уха слушая застольные беседы соседей. Ему еще предстояло сделать нелегкий выбор, но он откладывал это до той поры, когда ночь окончательно поднимет в небесном куполе свой желтый фонарь и вдосталь наевшиеся и напившиеся купцы и их прислуга начнут расходиться по местам ночевки. В какой-то миг он поймал себя на мысли, что ему жаль каждого из этих бедолаг, всякий час рискующих жизнью ради куска хлеба, но тут же одернул себя, а спустя мгновенье до слуха его донеслось:
— Я верно тебе говорю, Хрогарт, дело там нечистое.
— Это с чего ты взял? — поинтересовался у широкоплечего коренастого бородача неведомый Хрогарт, судя по одежде, на сей раз пытающий судьбу в роли купца.
— Вот ты в Константинополь сколько раз ходил?
— Три.
— А кто таков Михаил Аргир — слыхал?
— Да я и здесь о нем слыхал. Он в этих местах с половцами бился. Рубака знатный!
— То-то же. А там он при василевсе из первейших будет.
— И что ж с того?
— А то, — прихватив собеседника за шею и притянув его к себе, в полный голос продолжал бородач, — что архонт Херсонеса за живого Михаила Аргира ныне сулит две сотни бизантов, а за мертвого сотню. Уразумел?
— Ишь ты, так он что, супротив василевса ополчился?
— Дурья твоя башка! Стало быть, не уразумел. В Константиновом граде на Аргира, как и прежде, не надышатся, а здесь — вон что. Вот и поди гадай, то ли Гаврас на Комнина поднялся, то ли Комнин Гаврасу шею свернуть намерился.
— Да уж, соображаю, — протянул Хрогарт. — Стало быть, цены подскочат.
— А я тебе о чем! — Вещатель хлопнул соседа по плечу. — Вот кумекай. — Он вздохнул. — А хорошо бы Аргира этого живьем изловить — экая уйма деньжищ! Довелось мне на него как-то в Константинополе глянуть — малый, по всему видать, не промах, ну да и мы не лыком шиты.
Именитый потомок императора уронил голову на стол и слегка всхрапнул, притворяясь спящим. Неспешная беседа продолжалась еще довольно долго, пока наконец охотник до херсонесского золота не объявил изрядно заплетающимся языком: