Лицо в зеркале
Шрифт:
Однако полной уверенности в этом у Этана уже не было.
Элемент сомнения, интуитивная догадка Рискового, что они не могут рассчитывать даже на среду, тревожила Этана. Он опасался, что кто-то сможет проникнуть на территорию поместья, несмотря на все принятые меры предосторожности и защитные редуты, и спрятаться там незамеченным в ожидании возвращения Манхейма.
Любые защитные мероприятия, в конце концов, дело рук человека, а все, что делается человеком, в той или иной степени несовершенно. И достаточно умный псих, одержимый навязчивой идеей и жаждой убийства, может найти брешь даже в стене, возведенной вокруг президента Соединенных Штатов.
Из того, что Этан уже знал о Райнерде, у него сложилось впечатление, что умом природа актера обделила, но вот человек, прототип профессора, выведенного в сценарии, похоже, тянул на того самого одержимого, который способен прошибить любую стену.
— Ты едешь домой, — безапелляционно заявил Рисковый, когда они выехали из университетского городка. — Подбрось меня к больнице Госпожи Ангелов, чтобы я мог забрать свою машину, а оставшихся в нашем списке я проверю сам.
— Как-то это неправильно.
— Ты все равно не настоящий коп, — ответил Рисковый. — Бросил службу ради денег и возможности целовать знаменитую задницу. Помнишь?
— Ты здесь исключительно из-за меня.
— Отнюдь. Я здесь вот из-за этого, — и Рисковый позвенел связкой из трех колокольчиков.
От этого звона по спине Этана пробежал холодок.
— Я не могу допустить, чтобы в моей жизни остались такие вот подарки или люди, уходящие в зеркала. Я должен найти этому какое-то объяснение, выбросить из головы все мысли о сверхъестественном и снова стать таким, как и был.
В списке оставались два профессора американской литературы из еще одного университета. Они занимали две последние строчки по одной простой причине: Райнерд указал в сценарии, что его напарник — профессор то ли актерского мастерства, то ли как-то связан с индустрией развлечений. А вот профессора литературы, в твидовых пиджаках с кожаными заплатами на локтях, раскуривающие трубки и обсуждающие стилевые особенности творчества классиков, как-то не тянули на потенциальных убийц знаменитостей.
— И потом, я думаю, что от этих двоих пользы будет не больше, чем от остальных.
И Рисковый сверился с записями, сделанными во время телефонных переговоров по пути из «Седарс-Синай», где лежал профессор Фицмартин, к дому доктора Боба.
Буря тем временем определенно пошла на убыль. Ветер, который ранее гнул и ломал деревья, теперь только трепал их кроны и лишь изредка набрасывался на них резкими порывами.
Дождь продолжал лить, но уже не как из ведра, руша все и вся, словно на небесах произошла революция и воины уступили власть бизнесменам.
— Максвелл Далтон, — Рисковый на мгновение запнулся. — То ли уволился из университета, то ли в творческом отпуске. Женщина, с которой я говорил, точно этого не знала. Так что мне предстоит повидаться с женой Далтона. А второй — Владимир Лапута [77] .
Глава 67
Корки сожалел о том, что сделал с лицом Мика Сакатона. Доброго друга следовало бы убивать более пристойно.
Поскольку глушителя на «глоке» не было, он мог выстрелить лишь однажды. Возможно, соседей в ближайших домах не было, а если и были, то в шуме дождя грохот единственного выстрела не привлек бы их внимания. В отличие от канонады.
77. Поскольку Корки, как выясняется, не имя, а прозвище, уместно указать, что английское слово corky означает живой, жизнерадостный, веселый
В Малибу Корки и не хотел глушить голос пистолета. Грохот каждого выстрела, сопровождаемый жалким звоном разбиваемого фарфора, производил желаемое впечатление на Джека Троттера.
И хотя Корки прихватил с собой глушитель, удлинившийся ствол не позволил бы «глоку» полностью войти в кобуру. И мог за что-то зацепиться, когда Корки выхватывал пистолет.
А кроме того, если бы бедный Мик заметил, что на ствол лежащего в кобуре «глока» навинчен глушитель, он мог насторожиться, несмотря на все внешнее дружелюбие Корки.
Вернув пистолет в кобуру, Корки надел черное кожаное пальто и вытащил из кармана пару хирургических резиновых перчаток. Конечно, они ему требовались для того, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, но в этом храме блудливой руки его куда больше заботило другое: как бы чего не подцепить.
Все остальные комнаты, заставленные стеллажами с видеокассетами, превращали дом в пещеру, но в рабочей пристройке серое лицо уходящего дня прижималось к залитым дождем окнам. Корки задвинул шторы.
Ему требовалось время, чтобы обыскать дом в поисках спрятанных денег, которых в доме Мика наверняка хватало, отключить компьютеры и загрузить в «Лендровер» (только так он мог гарантировать, что важная информация не попадет в руки врага), завернуть тело в брезент и увезти туда, где его никто и никогда не найдет, смыть кровь.
С тем, чтобы избежать расследования убийства, которое, несмотря на все принятые им меры предосторожности, могло вывести на него, Корки собирался обставить все так, будто Мик уехал неизвестно куда, не собираясь возвращаться и не оставив нового адреса. .
Он мог бы залить дом бензином и поджечь, чтобы огонь уничтожил все улики, как уже поступил с узким домом Бриттины Дауд. Десятки тысяч видеокассет горели бы, как сухой порох, а выделяемый ими ядовитый дым не позволил бы пожарным войти в горящий дом. Никакие улики не сохранились бы после такого пожара.
Но при этом ему не хотелось уничтожать сакатоновский архив бессмысленной страсти, ибо этот дом являл собой великий памятник хаосу. Перед волнами разочарования и беспорядка, исходящими от этой груды кассет, в конце концов не устояло бы ни одно человеческое существо.
Но поисками сокровищ Мика, демонтажем компьютеров, вывозом тела Корки мог заняться позже, после того, как Эльфрик Манхейм переехал бы из роскошного Палаццо Роспо в его дом, в комнату, которую на текущий момент занимал Вонючий сырный парень. Так что Корки намеревался возвратиться сюда через двадцать четыре часа.