Лидер «Ташкент»
Шрифт:
К середине октября я стал «ходячим» раненым и начал бродить по коридорам госпиталя, заглядывать в другие палаты. Морской госпиталь непрерывно получал новые «пополнения» и все меньше походил на то спокойное тыловое лечебное заведение, каким был в начале войны. Раненых помещали куда только можно, нагрузка на персонал ложилась прямо неимоверная.
Почти в любое время суток можно было застать на работе сестру-хозяйку нашего отделения Анну Марковну Олещук. Дежурная сестра по фамилии Бурак, изумительно чуткая и заботливая, признавалась, что и сама уж забывает, когда ее настоящая
16 октября флот закончил эвакуацию защитников Одессы, организованную так безупречно, что противник обнаружил уход наших войск с позиций уже после того, как последний корабль покинул порт. Об оставлении Одессы было объявлено в сводке Совинформбюро. И люди, только теперь узнавшие то, о чем предупредил Николай Михайлович Кулаков нас с Негодой, переживали известие так же тяжело, как тогда мы. В Крыму очень верили, что Одессу все-таки не сдадим.
Несколькими днями раньше навестивший меня Иван Иванович Орловский рассказал, что «ташкентцы», защищавшие Одессу в рядах морской пехоты, уже вернулись в Севастополь и дали знать о себе на корабль. Они в казармах Учебного отряда на Корабельной, где формируются новые морские бригады.
Ремонт на «Ташкенте» шел к концу. Я сказал Ивану Ивановичу, что буду добиваться скорейшей выписки — пора на корабль. Однако врачи предписали мне провести еще десять дней в ялтинском филиале госпиталя — бывшем военном санатории. Так в октябре 1941 года я впервые увидел Ялту. Застал ее тихой, малолюдной и тревожной.
Вообще пора была самая неподходящая для отдыха. Тяжелая обстановка сложилась под Москвой. Крым оказался отрезанным, и все повторяли слово «Перекоп», а что там, на перешейке, никто в Ялте толком не знал.
Шел четвертый день из назначенных мне десяти, когда в санаторном садике передо мною неожиданно предстал Сергей Константинович Фрозе. Я сразу понял: что-то произошло. Не такое было время, чтобы приезжать сюда из Севастополя без крайней необходимости.
— Товарищ командир, я за вами! — объявил Фрозе с ходу и, оглянувшись, продолжал вполголоса: — Дела неважные. Кажется, немцы уже в Крыму… «Ташкент» вывели из дока. Стоим в Южной бухте у заводской стенки. Предполагается контрольный выход, но, наверно, уже некогда. Собирайтесь, товарищ командир! У меня машина командующего эскадрой…
Через несколько минут черная «эмка» Льва Анатольевича Владимирского уже вывозила нас на Севастопольское шоссе.
В Севастополе отправился прежде всего на линкор, еще стоявший на своем обычном месте. Командующий эскадрой встретил приветливо и сердечно.
— Извините, что вытребовал досрочно, — сказал Лев Анатольевич. — Но обстановка — сами понимаете… Как рука? Как вообще себя чувствуете? Прямо говорите: управлять кораблем сможете, если, к примеру, завтра в поход?
— Смогу, товарищ адмирал!
Владимирский сообщил, что корабли эскадры решено рассредоточить по портам кавказского побережья.
— И всем нашим морякам должно быть ясно, — продолжал он, — это не эвакуация Севастополя. Мы все время будем сюда приходить. Но корабли надо беречь. Базироваться им целесообразнее там, где не падают бомбы.
«Ташкент» я застал в полном порядке. Места повреждений в корме трудно было даже отыскать. Исчез и гофр в районе полубака. Все стало, как прежде. Непривычно для меня выглядел лишь ют: к знакомым палубным сооружениям прибавилась невысокая, длинностволая зенитная башня. Из-за нее на юте стало как-то теснее.
Но было заметно, что к этому «приемышу», появившемуся на корабле не по проекту и «сверх штата», экипаж питает самые теплые чувства. Их вызывала и необычная история «башни смеха», и общая уверенность в том, что она очень пригодится. А шутливое прозвище, данное четвертой башне, выражало отнюдь не иронию, скорее — ласку.
Обходя корабль, я нашел и во внутренних помещениях отменный порядок. А ведь заканчивали ремонт и наводили чистоту в тревожные дни, когда в нескольких десятках километров отсюда враг ломился в ворота Крыма, а корабельные зенитчики не отходили от своих пушек…
Сразу заметил я и какое-то особенное, трогательно-предупредительное отношение краснофлотцев ко мне. Оно и потом проявлялось во многих мелочах. Если что-нибудь делалось вблизи моей каюты, люди старались не стукнуть, не загреметь, хотя на кораблях вообще-то не очень принято об этом заботиться служба есть служба. Товарищеская, дружеская внимательность сослуживцев была бесконечно дорога.
Приняв доклады командиров боевых частей и своих помощников, выяснив все, что мне требовалось знать, я снова побывал на флагманском корабле, чтобы официально доложить о состоянии «Ташкента» и о своем вступлении в командование.
Попутно решил там один внезапно возникший вопрос, так сказать, личного порядка.
Еще когда Фрозе вез меня из Ялты, мне показалось, что никогда не унывавший Сергей Константинович чем-то расстроен. Но расспрашивать не стал, объяснив это переживаниями в связи с общей тревожной обстановкой. А несколько часов спустя Сурин после доклада о делах электромеханической боевой части вдруг сказал:
— Василий Николаевич, что-то с Фрозе у нас неладно. Сам на себя не похож в последние дни. Поговорили бы с ним.
Наблюдательный все-таки человек Сурин. А еще говорят, будто ничего не видит, кроме своих машин…
Не успел вызвать Фрозе, как тот явился сам. Вижу — взволнован, но что-то мнется. Чтобы ускорить дело, спросил его прямо:
— Ну, что у вас стряслось? Выкладывайте.
— У меня, товарищ командир, весьма необычная просьба. Это касается близкого мне человека. Может быть, помните, вы видели со мной девушку в гостях у… — он назвал дом наших общих знакомых. — Это теперь моя невеста… И я подумал: может быть, вы разрешите взять ее на «Ташкент» до первого кавказского порта? Иначе ей трудно отсюда выбраться, пока нет справки о браке. А мне не до того было…