Лифчик для героя. Путь самца - 2.

Вот оно и случилось. Вот он и пришел. Не полный, но довольно-таки неожиданный...

Я остался без работы.

То есть не совсем без работы — поскольку у меня всегда несколько параллельно существующих проектов. И халтур достаточно, так как я никогда не отказываюсь от предложений заработать. Просто я остался без клуба, где проходило мое «высокохудожественное разговорное шоу на основе ненормативной лексики и нахального стриптиза». По телику его никогда в жизни не показывали, и, если вы его не видели, не пытайтесь что-то вообразить или представить. Все равно не выйдет. Это кабаре, а им в России занимаюсь только я. Один. Теперь уже... занимался.

...В самом первом своем кабаре я начал трудиться с 26 апреля 97 года в Питере, до 1 июня 2003-го, а потом переехал в Москву, где 10 октября открыл собственное «Трахтенберг-кафе». Больше десяти лет я потратил на проект. Как сказал Станиславский, труппа живет одиннадцать лет. Может быть, это закон, который действует, даже если ты о нем знать не знаешь?

...Я зашел в пустое помещение клуба. Странно, ведь еще вчера здесь веселилась толпа людей. Свободных мест не было, да еще как специально в последний момент позвонили ребята из цирка на Цветном и сказали, что тоже хотят зайти гульнуть после работы.

— Будете сидеть на головах? — уточнил я.

— Ага! И ходить тоже! — обрадовали они и вскоре примчались.

Заводные и бодрые, словно не было двух программ на манеже. Мой лысый приятель, акробат Филипп, кинулся ко мне с рассказом о том, как в моем родном Питере на днях снял бабу. Делает он это в каждом городе каждой страны, и каждый раз не обходится без приключений.

— Такая хорошая девочка, питерская интеллигентка в седьмом колене, — делился он, разливая водку друзьям, — я ее в клубе снял, она там официанткой работает. Сказала, что видела наше выступление и все такое... Сейчас, говорит, смена закончится, и пойдем к ней! — Он торжественно разлил по второй, — Закончилась смена, пошли, а живет она с родственниками. Короче, прокрались по коридору, как мыши, чтобы никого не разбудить, я ремень с себя снял, пряжка ударилась об пол, она мне: «Тссс! Ты с ума сошел! Осторожно, тихо-тихо, там спит бабушка!» Задел нечаянно за вешалку. Она: «Сволочь! Осторожнее, за стенкой же спит папа!» Короче, под строгим запретом громко дышать, сопеть, стонать и чихать, не издавая никаких звуков жизнедеятельности, забираюсь на интеллигентку... И тут она, как раненный в жопу мустанг, начинает орать: «А-а-аа, о-ооо, да-а-а!!! Давай! Еби меня и в хвост и гриву!!!»

— А как же бабушка? — спросил кто-то из друганов.

— Да что, я смотреть пойду?!... В общем, закончили мы, я уже расслабиться хотел и вздохнуть шумно, все равно, поди, весь дом разбудили, а она мне: «Тссс! Ты что? Тихо-тихо. Осторожненько одевайся и потихонечку выходи, а то разбудишь кого нибудь...», — закончил он историю под громкое ржание своих коллег.

...Вспоминать вчерашнее веселье было больно. Я зашел в маленькую гримерку за сценой, подошел к стене, где красовались надписи, оставляемые периодически увольнявшимися стриптизерками. «Я прощаю тебя. Вибратор!» — эта надпись, сделанная косметическим карандашом, появилась первой, после того как я уволил девочку, с которой отработал вместе много лет. Девочку я звал Вибратор-гызы, что в переводе с одного из восточных языков означает «дочь вибратора». Этот темперамент на батарейках, наглухо лишенный здравомыслящих тормозов, я терпел долго, несмотря на буйные выходки. А уволил после вопиющего случая. Как-то в клубе вырубилось электричество, и программа накрывалась медным тазом — ни музыки, ни света. Собственно, танцевать без музыки еще можно, если проявить чудеса импровизации и заставить зрителей что-нибудь напевать. Можно даже говорить без микрофона, правда, голос сядет, но все равно суббота, после нее начинаются выходные. Однако же в темноте работать нельзя никак! Зал без окон, и сидеть со свечками нереально. Я решил отменить шоу и просто поиграть со зрителями в анекдоты, но в этот момент пьяная Вибратор заявила, что ей очень нужны деньги, а свет сейчас починим, она у себя дома сама провела электричество и разбирается в нем в несколько раз лучше меня. Презрев мое замечание по поводу того, что я в электричестве полный ноль, а он, то есть зеро, будучи умноженный на любую цифру, в свою очередь дает тот же самый ноль, она накинула на голое тело халатик медсестры (из одного постановочного номера) и вылезла на сцену с отверткой и пассатижами, где забралась под пульт и принялась откручивать многочисленные розетки. Я остолбенел, словно ток в триста восемьдесят вольт и не знаю сколько ампер пронзил меня. Электричество могли дать в любую секунду!

— Вибратор, у тебя что, пизда с заземлением?! А ну ушла оттуда! — крикнул я из зала, отрываясь от пересчета выигранной наличности. — У меня аппаратура на двести двадцать, а ты лезешь к 380-вольтовой!

— Кретин! Видишь, раздваивается!

— Ну и что?!

— Ты ни черта не понимаешь! — вопила она. — Ничего не будет, я знаю. Если в розетке два выхода по 380 вольт, а я держусь только за один провод, то и напряжение в нем... в два раза меньше.

— Физик! Эйнштейн! — завопил зритель за ближайшим к сцене столиком и, кажется, решил ждать шоу «смерть стриптизерки».

Наконец пришел электрик и тоже удивился тому, что ее не убило.

— Повезло! — произнес он электрический тост.

— Не повезло, — беззлобно парировал «добрый зритель в девятом ряду».

Чудом оставшись в живых, но так ничего и не сделав, она вернулась в гримерку, где с горя дернула еще полташку вискаря и направила стопы в зал, где официантки, как могли, развлекали скучающую публику. Вибратор принялась предлагать приватные танцы, и, возможно, народ со скуки и согласился бы посмотреть на ее балетно-интимное искусство, если бы она сняла белый халат и переоделась бы в более подходящее платьице. Народ, и без того огорошенный полным мраком, недоумевал, повариха по залу шляется или кто? А поскольку коллектив давно привык к ее безумствам, никто и не думал предлагать ей переодеться. Слава богу, что хоть отвертку отдала. После этого памятного вечера с Вибратором мне пришлось попрощаться. Тогда же и появилась замечательно-знаменательная надпись на стене. А после нее и другие девчонки стали расписываться, уходя, но в основном шли признания в любви и пожелания хорошей работы, так как конфликтов на работе у нас практически не было, и уходили все довольно мирно. Вот короткая надпись с ошибкой «Пака», оставленная самой красивой и потому самой проблемной девочкой труппы. То есть проблемы шли не от нее, она тихо-мирно работала, и авторитет начальника, то есть меня, для ее восемнадцати лет был абсолютно непререкаем. Проблемы создавала ее красота: эта натуральная блондинка с грудью четвертого размера — живая Барби — нравилась абсолютно всем, и после каждой программы мужики становились в очередь в мой кабинет с просьбой познакомить их с девушкой. Однажды с таким же скромным вопросом «А как бы эту девочку того?» пришел один из учредителей клуба, что поставило меня в совсем неловкую ситуацию. Она ведь никому не давала, храня любовь к какому-то соседу по школьной парте. Короче — ужас. А кроме редкостной красоты Барби была наделена столь же невероятной глупостью, но хрупкое сердце ее страдало и убивалось, оттого что все мужчины видели в ней только сексуальный объект, и никто не ценил — не смейтесь — ее ум. Именно она стала притчей во языцех, когда однажды пожаловалась подружкам на негодяев-мужиков, которые так жестоко ее недооценивают. «Ну сделай что-нибудь, хотя бы почитай Ницше», — полушутя посоветовали те. — «Хорошо. А кто написал Ницше?» — спросила она. Все смеются до сих пор, а она между тем ушла из стриптиза и поступила в вуз, не знаю, правда, в какой!..

...Рядом с ее немногословным прощанием выведено помадой: «Ты — лучший!» — эту явную лесть оставила еще одна балерина. Она тоже уходила «в хорошие руки», не в институт, правда, а к интеллигентному мужику, который ради нее бросил жену. Ко мне он пришел с бутылкой вискаря в подарок, извиняясь, что доставляет такое неудобство — уводит сотрудника. Я сказал ему, что извиняться ни к чему, ведь и правда ничего хорошего нет, если твоя баба работает в стриптизе. Никогда мне не понять тех ребят, что живут с танцовщицами. Если любишь женщину, а она еженощно выходит на сцену в чем мать родила... То какая же тут любовь?! К такому, наверное, только альфонсы спокойно относятся.

...Из гримерки я прошел к барной стойке, где лежали стопочкой ненужные теперь меню, обернутые газетами. Газеты быстро пачкались, но официантки, не смущаясь, выдавали их гостям.

— Дайте мне чистое, — однажды вякнула одна фифа. — Это запачкано.

— Подумаешь, облевано немножко,— возразила официантка Жопа, невозмутимо осмотрев меню.— Вы не волнуйтесь, того повара уже убили.

Фифочка-красавица побежала жаловаться управляющему, но никто ее не слушал. Просто наше заведение не для таких, как она. Даром, что ли, сразу напротив входной двери у нас огромная вывеска: «Осторожно, ненормативная лексика». Наверное, уже завтра надпись закрасят, сделав обычную, светлую стену. Смоют фразочки в туалетах, которые я собственноручно надписывал несмываемым фломастером, чтобы народ и в,туалете не скучал. Например, напротив толчка, чтобы человек мог задуматься, я написал: «Масло масленое — это тавтология, а хуй хуевый — это трагедия». Над самым толчком надпись другая: «Подойди поближе, он короче, чем кажется» — и философское замечание, выведенное прямо на зеркале: «Другие не лучше». Да что там! ...Осмотрев туалет, вышел к гардеробу, где привязанные к вешалке белели банты — одежда гардеробщицы Катьки. Она встречала гостей в кафе в образе «голой пионерки», с красным галстуком, в белых бантах и гольфах. Я решил, что голая гардеробщица — хитрый тактический ход, чтобы не могла таскать деньги из карманов гостей: прятать некуда! Еще она выдавала ключи от платного туалета, и персонал звал ее Катька-Клозет. Гости, подходя к гардеробу, впадали в ступор, после чего начинали громко ржать. Но вот теперь остались от девочки одни бантики.

Впрочем, танцовщицы тоже поленились приехать забрать вещи, в которых выступали. Ведь они шились (или, что было очень редко, покупались) под номера, и в других местах бабы вряд ли будут в них работать. Матросские тельняшечки, зонтик из Таиланда, «шкурка» розовой пантеры и помятый костюм Снегурушки. Кто-нибудь что-нибудь да оставил кроме йога Коли, впрочем, он — отдельная тема для беседы. Реквизита у него больше всех, но при этом безотходное производство. Ни одной салфеточки, ни одной использованной ватки... Куда он их складывает? Один из элементов выступления йога: я бросаю в его голую спину дротики. Зал обычно вздрагивает на каждом броске. После этого я протираю его мужественную спину ватой, смоченной в спирте, так вот последнее время в мою душу закрадывались подозрения, что он не выкидывает ее, а поджигает на следующих программах, ведь в самом начале своего выхода он ест горящую вату. Чего добру пропадать-то?..