Лига мартинариев
Шрифт:
— А вот и цветочки! Почти похороны, — он наигранно-радостно потер ладони. — Я тебе нравлюсь, Ева?
Я взглянула ему в лицо и не отвела взгляд.
— Да!
При этом я нисколечко не лгала. Можно полюбить и чудовище — надо только сделать над собой усилие.
— Какая жалость, — Кентис сокрушенно вздохнул. — А я-то надеялся, что ты смотришь на меня с отвращением. Представь, какую пользу Лига могла бы из этого извлечь! А ты…
— Прекрати! — я швырнула в Кентиса букет дурацких роз — больше этот букет ни на что не годился (сказать по секрету — я не умею выбирать цветы. Куплю букет, а потом непременно его выброшу — просто наказание
Кентис смотрел на меня, но я не могла понять, что было в его взгляде — нежность или насмешка. И прежде в нем угадывалась многослойность личин, теперь же понять что-нибудь стало совершенно невозможно.
— Кажется, прежде моя способность к самоуничижению тебя восхищала?
Я закусила губу. Кентис ловко подловил меня — ничего не скажешь.
— Да, восхищала, но я так не могу! Ты хочешь затащить меня в свой круг и сделать напарником по самоистязанию.
— Взаимоистязанию, — поправил меня Кентис. — Впрочем, у любовников всегда так, или хоть чуточку так, — усмехнулся он, и розовый шрам на щеке его отвратительно сморщился. — Но я сдаюсь… В самом деле — почему бы в возвышенной жизни мартинариев не сделать небольшой перерыв? — Кентис понизил голос до шепота и заговорщицки подмигнул. — Удерем отсюда, а? Хотя бы в отель «Золотой рог»? Просто отдохнем чуть-чуть, идет? — он взял меня за руки и притянул к себе. — Прекрасный номер. Ресторан, бассейн, верховые прогулки…
— Ни разу в жизни не сидела на лошади, — я попыталась разрушить идиллическую картинку.
— Хорошо, пусть будут прогулки пешие, — засмеялся Кентис. — Ты наверняка никогда не бывала в таких местах. Немного кайфовой жизни тебе не повредит.
Кентис поцеловал сначала одну мою руку, потом другую. Волосы у него на голове были сбриты, один из наложенных швов шел до самого темени. Вылитый уголовник после поножовщины! Сравнение казалось необыкновенно точным — ибо что-то преступное жило в его натуре — я это чувствовала.
— Кстати, непременно возьми с собой твои любимые булочки из кафе Ораса, — напомнил Кентис и рассмеялся. — Открою тебе один секрет: я их тоже обожаю, — в голосе его послышалось что-то детское, смущенно-капризное, а лицо при этом дергалось и кривлялось безумной маской.
— Когда же мы едем? — я осторожно погладила изуродованную щеку Кентиса.
— Завтра. Сейчас позвоню и закажу номер. Ты отправляйся утром и жди меня в отеле. В десять меня должен смотреть какой-то профессор, светило. Потом явится Старик и будет пускать сопли. После обеда я удеру и через час буду у тебя. Войду тихонько, на цыпочках, подкрадусь сзади неслышно и поцелую. А потом я расстегну твою кофточку… — мне показалось, что он цитирует какой-то фильм, но хоть убей, не могла вспомнить — какой.
20
Весь день Кентис спал. Его не мучили кошмары. Ему не снилась залитое кровью лицо старухи, убитой взрывом. За ним гнались призраки, размахивая руками с «розочками» от бутылок. Когда он проснулся, возле его кровати сидела чернокудрая Карна, и этот кошмар наяву был пострашнее всех ночных грез.
— Как самочувствие? — спросила она, и сломала одну из роз стоявшего на тумбочке букета.
— Неплохо, — Кентис тронул пальцем уголок рта, что должно было обозначать улыбку.
— Ты неплохо справился. Хотя это было не совсем то, что от тебя требовалось.
— Я должен был взорвать полгорода?
Карна громко расхохоталась.
— О нет, пока нет… Тут совсем другое.
Она вытащила из сумочки сложенный вчетверо листок и велела:
— Прочти…
Кентис боязливо отодвинулся на кровати, и уперся спиною в стену — дальше двигаться было некуда.
— Если я должен работать киллером, то извольте хотя бы платить.
— Прочти, — повторила она и слегка шлепнула его бумагой по изуродованной щеке.
Кентис скрипнул зубами и взял бумагу.
— Ты слишком долго ломаешься, — процедила она сквозь зубы. — Другие бы восприняли подобную миссию с восторгом.
Он прочел бумагу. Повертел ее в руках. Потом вновь перечел.
— Я не сплю? — спросил он, возвращая бумагу Карне.
— Нет.
Она достала из сумочки зажигалку, подождала, пока пламя приживется на уголке, и бросила его на тумбочку. Оранжевые язычки огня подпалили сломанную розу.
— Люблю подобные символы, — улыбнулась Карна. — Кто тебе подарил цветы? Ева?
Кентис, не в силах отвечать, лишь кивнул.
— Она тебе нравится?
Кентис вновь кивнул.
Карна ничего больше не сказала и шагнула к двери.
— Теперь ты каждую минуту должен думать о том, что прочел в послании, — проговорила она, оборачиваясь. — И каждый твой поступок должен соотноситься с волей Великого Ординатора.
— Я могу сказать «нет»?
— Не можешь. Великому Ординатору не говорят этого слова.
— У меня не получится… ничего не получится… клянусь… — Кентис почти плакал.
— Тебе помогут, — пообещала Карна и вышла.
21
Окна номера выходили в парк — внизу буйно клубилась упитанная летняя зелень. Ее густота казалась неестественной, будто с картинки. Парк чудом уцелел в многолетних катаклизмах, а вот княжескую усадьбу сожгли дотла, не осталось даже фундамента. На ее месте построили одноэтажный сарай, в котором сначала помещалась заготконтора, а потом ветлечебница. Здесь каждодневно усыпляли собак и кошек, а трупы — так гласила легенда — закапывали в парке, оттого и деревья разрослись, оттого и не гибли, пережив столетие. На месте заготконторы ныне располагалось шикарное здание ресторана.
Я обошла номер. Огромный холл, застланный пушистым ковром, завершался стеклянными раздвижными дверьми, за которыми находилась спальня. Я поставила пакет с булочками в холодильник и заказала вишневый сок. Вместо сока принесли ликер, тоже вишневый, в похожей на гранату бутылке. Я выпила две рюмки и завалилась спать. Мне хотелось, чтобы меня разбудил Кентис, когда приедет. Сон приснился на редкость противный — будто я вновь учусь в школе. Только здание какое-то древнее, полуразвалившееся, похожее на длинный сарай. Посредине огромный стол, застеленный черной тряпкой, а вдоль стен — деревянные скамьи. Ученики сидят тихие, присмиревшие, пятна лиц как расплывшиеся желтки. На столе — четыре белых жирных свечи в кованых шандалах, а за столом — три учителя в монашеских рясах. В пещерах под капюшонами нет лиц, а кисти рук выглядывают из рукавов мертвенно-желтые, восковые, и чем-то слегка припудренные, как у настоящих покойников. Я сижу среди учеников и тереблю в руках лист плотной бумаги с золотым крестом — знаком Лиги мартинариев.