Лига мартинариев
Шрифт:
— Слушайте, Сергей Владиславович, я предлагаю вам договор, — сказал Орас, по своему обыкновению глядя Семилетову в глаза.
— Но я… — из последних сил попытался воспротивиться напору Ораса Сергей. Но безуспешно.
— Если доновитал вернет с того света моего сына, я найду и деньги, и фирму, чтобы запустить ваше лекарство в производство.
— А если нет?..
— Если нет — я уже никому не смогу помочь. Потому что стану таким же мартинарием как и вы.
2
— Надо полагать, номер в отеле был лучше? — спросил Кентис, разглядывая комнату, в которую
Трудно было представить себе что-то более уродливое. По всей видимости огромный цех рассекли перегородками частей на шесть или семь. В нашей комнате остался лишь кусок высоченного окна, отсеченный антресолью сверху и стеной сбоку. В темном углу сложили камин из красного кирпича. Возможно, что и в прошлом здесь была какая-то печь для производственных нужд. Стены оклеели темными пурпурными обоями почти без рисунка, а из мебели — два старых разломанных кресла и столик на одной ноге, скорее всего подобранный на помойке.
— Что с нами сделают? — спросила я, останавливаясь у окна и разглядывая залитый жидкой грязью двор.
— Не знаю, — Кентис уселся в кресло и прикрыл глаза. — Думаю, постараются выжать все, на что мы способны.
— Может быть, конкуренты твоего отца хотят совершить большой прыжок?
Вместо ответа Кентис проговорил нараспев:
Сердцу закон непреложный — Радость-Страданье одно! Путь твоя грядущий — скитанье, Шумный поет океан, Радость, о, Радость-Страданье, — Боль неизведанных ран! [2]2
А. Блок.
— Это гимн мартинариев? — спросила я.
— Да, что-то в этом роде. Вполне возможно, что Александр Александрович был мартинарием. Очень даже допустимо…
— Наверное, все поэты — мартинарии. Ведь они страдают на благо человечества, так же, как и мы, обычные члены Лиги.
— Ева, неужели ты в самом деле веришь в эту байку о благе человечества и помощи обездоленным? Да, князья любят повторять: мартинарии — опора человечества, их энергия страдания, то есть энергопатия, идет на пользу бедным и сирым, в произведения искусства, в достижения науки. Всё это бред. Конечно, «слабым и сирым» тоже кое-что достается, процентов десять — не больше. Ну а львиная доля идет князьям. Они наделены от природы удивительным даром — поглощать чужую боль, в то время как погонялы умеют лишь повышать удойность «коровок». Считается, что любой погоняла может стать князем. Но это вранье. Трансформация сущности невозможна. Или почти невозможна. Нет, тут как ни старайся, если природой не дано, то ничего у тебя не выйдет… Есть, правда, один прием, но это всего лишь уловка… — говоря, Кентис, казалось, сам наслаждался своей откровенностью.
— А Орас?
— Ну и что — Орас? Дар, несомненно, у него есть. Но что толку? Он лишь таскал по мелочи — у тебя, и у прочих. И его внимание к тебе — это внимание хищника, и не более того. Правитель всегда имел подле себя урода-карлика, которого можно постоянно унижать, и слизывать по капле его энергопатию для поднятия собственного тонуса.
Я обиделась. Но почему-то не за себя, а за Ораса. Мне хотелось доказать Кентису, что Андрей гораздо лучше него, но я не знала, как это сделать.
— Выходит, чем больше мартинариев, и чем сильнее их мучить, тем выше поднимутся князья Лиги. Да и вся страна в целом… Та, что ли?
Кентис рассмеялся.
— Этот обман многим казался великой целью. Наверное, Ивану Грозному тоже мерещилось, что он возносится вверх под стоны мартинариев и скрип пыточных машин. Поначалу как будто успех, расширение царства, а потом развал и смутное время. Как там… «…хлеб пекли из кала и мезги, трупы ели, бабы продавали с человечьим мясом пироги[3]».
Или ГУЛАГ? Ведь тоже не просто убийства, не просто тюрьма, не просто изнурительный труд, а каждодневные издевательства, не прекращаемые ни на минуту пытки, перемалывание человека в пыль. Сумасшедшая энергия! Она и подняла страну вверх на мгновение. И усатого туда же, в сонм божеств. Ну и что из того? Накушались до отвала, и стали блевать. Избыточная энергопатия очень опасна. Она может разрушить всё и вся. До сих пор проблеваться никак не могут. Но при этом хотят снова досыта чужой болью нажраться. Забывают, что энергопатия не только поднимает, но и отравляет… всякий раз почему-то забывают…
Верно, Кентис считал себя уже приговоренным, если пустился на такие откровения.
— А мартинарий может стать князем?
Кентис взглянул на меня с испугом и даже руку поднял, будто собирался мне рот заткнуть, но потом передумал.
— Я лично не стремлюсь… — пробормотал он торопливо.
— Как ты думаешь, Старик знает, где мы?
Кентис отрицательно покачал головой.
Явился охранник и разжег камин.
— Хочу выйти погулять, — заявила я, решив изобразить полную дурочку, не понимающую, что к чему. — Где тут выход? Ты меня не проводишь? — я кокетливо хихикнула.
Охранник перестал мешать кочергой в камине, поднял голову и секунду смотрел на меня. Потом поднялся и молча направился к двери. Я шагнула за ним…
В следующее мгновение я шлепнулась меж кресел, а дверь закрылась и снаружи повернулся ключ.
— Ты ведешь себя глупо, — хихикнул Кентис. — Нас похитили не для того, чтобы отпустить.
— Я всю жизни веду себя глупо, — огрызнулась я, выбираясь из-под стола и одергивая Орасову ветровку. — Только эти господа ведут себя не умнее. Они содержат здание, охрану, подкупают власти, чтобы те закрывали глаза на их проделки, и всё для того, чтобы тайком измываться над нами и обеспечить тем самым себе успех. Не проще ли сразу средства и силы пустить на работу и созидание? А?
— Не проще, — самодовольно ухмыльнулся Кентис. — Ты забываешь, что мы живем в стране мартинариев, а не в стране работающих и думающих людей, — казалось, он очень гордился этой странной особенностью наших соотечественников.
— Если энергопатия не только поднимает, но и отравляет, то мы точно в угаре. Нам нравится, когда плохо. Мы каждодневно ноем и стонем, и без этого не можем, без этого нам не жить. Вот мой сосед купил себе «Вольво», стоит возле новенькой машины с кислой миной на лице. Я подхожу спрашиваю: «Ну как жизнь?» Он в ответ: «Дерьмово… Какая жизнь может быть в этой поганой стране? Вот, новую машину поцарапали…» «Кто же виноват?» — спрашиваю. «Правительство…» — слышу ответ.