Лига мартинариев
Шрифт:
У меня явилось сильнейшее желание собрать поскорее вещички и удрать, а потом потихонечку вернуться. Желание совершенно глупое и детское, но ничего умнее в голову не приходило. Я всё сильнее ощущала, как вокруг меня копится аура черноты и холода. Страх… Он пронизывал каждую клеточку моего тела, и мне хотелось завыть по-звериному, как выл Олежек.
Орас приехал домой один — никто из доверенных лиц или телохранителей его не сопровождал. Обычно, возвращаясь в любое время дня и ночи, Андрей непременно, хотя бы на несколько минут, заходил в кафе внизу. Это действие сделалось почти ритуальным.
Андрей сидел в причудливом деревянном кресле, где обычно помещалась Клара, и смотрел остановившимся взглядом прямо перед собой.
— Что ты делаешь?
Он повернулся и, склонив голову, взглянул на меня снисходительно-иронично, будто удивился, что я еще могу говорить.
— Варю кофе, — ответил он.
— Давай я…
— Ты не умеешь, — он дернул узел галстука. — Ты видела передачу?
— Конечно.
— Господин Суханов произвел на всех неотразимое впечатление несмотря на чепуху, которую молол.
— Но он не выглядел жалким.
— Разумеется, он был неотразим, — губы Андрея скривились. — И он говорил правду?
— О чем?
Он не ответил, лишь продолжал пристально смотреть на меня. Я хотела сказать «нет» и не могла, будто петля захлестнула горло. Я силилась перебороть себя и беззвучно, по-рыбьи, открывала рот.
— Значит, правда, — Орас отвернулся. — И ты клянчила для него деньги на лечение. У меня! — он зло рассмеялся.
Наверное, со стороны содеянное мной выглядело ужасно. Я была безмерно виновата. Ну так что же — умирать мне теперь из-за моей вины?
— Ты же всё знал! — мне показалось, что вместе с криком я выхаркнула застрявшую в горле занозу. — Ты же сам мне об этом говорил… Намекал…
— Что?.. А, ты о том разговоре? Милая, я просто не слишком удачно пошутил тогда. Выпей я литр водки, мне бы и тогда в голову не пришло, что ЭТО может быть правдой.
— А всё и не правда! И всё не так! Да, я была у Вада один раз… Но это… это не считается. Я же не любила его никогда. Клянусь! И потом у нас с тобой тогда еще ничего не было…
Андрей глянул на меня искоса:
— Нормальных мужичков в городе не осталось, обязательно было с уродом трахаться?
— Андрей, ты ничего не понимаешь!
— Где уж мне… Теперь скажи-ка, милая, чей ребенок? Мой… или… его?
— Мне кажется — твой… — выговорила я очень тихо.
— Ей кажется! Нет, это просто замечательно! Потрясающе! Ты что, сама не знаешь? — его рот скривился в брезгливой гримасе.
— Андрей, я надеюсь…
— Ладно, хватит трепаться, — он хлопнул ладонью по столу. — Я сейчас позвоню в больницу, а ты иди и собери необходимое. И учти… — Он не договорил и с силой стиснул зубы, будто испугался слов, которые готовы были сорваться с его губ.
— Андрей, ну почему сейчас? Неужели нельзя подождать до утра? — я всё еще пыталась ускользнуть, вырваться, вновь возникла нелепая мысль о бегстве неизвестно куда.
— Если мы поедем в больницу завтра, нас будет поджидать целый рой репортеров. На входе и на выходе.
— Андрей, а вдруг это твой ребенок?
— Слушай, Ева, я никогда не полагаюсь на «авось» НИ В КАКИХ вопросах. Я тебе доверял, милая, мне было плевать на всех твоих прежних мужей и любовников. Но такой подлянки я от тебя не ожидал. Хочешь еще что-нибудь сказать?
— Да… Почему надо непременно его убивать?
— У меня уже есть один больной ребенок — мой собственный. Мне совершенно ни к чему еще один урод. Чужой.
— А если это твой ребенок? Если ты убиваешь собственного ребенка? В конце концов, можно сделать генетический анализ…
— Милая моя, я не буду рисковать.
Да, конечно, он был прав. Невыносимо прав. И невыносимо жесток. И я ни в чем не могла его обвинить. Ни в чем… Как ни старалась.
7
Мы сидели в коридоре. По черным стеклам каплями стекали блики уличных фонарей. Где-то однообразно хрипел мотор, не желая заводиться. Синеватый кафель на стенах и на полу наводил на мысль о морге. Молодая красивая докторша в голубом прошла по коридору, одарила Ораса ослепительной улыбкой и проворковала:
— Подождите минуточку, сейчас приглашу.
Дверь за нею закрылась. Я искоса взглянула на Андрея. Он досадливо морщился и нетерпеливо поглядывал на часы. Как я могла позабыть одну простенькую вещь: Орас — князь, а я всего лишь мартинарий. И сейчас для успеха ему нужна моя боль, максимум энергопатии, и он сделает всё, чтобы выжать из меня энергию страдания до последней капли. Я смотрела на него, и меня переполняла невыносимая жалость, потому что в ту минуту он показался мне тоже ущербным калекой. Душа его напоминала иссушенную плодородную почву, которую требовалось постоянно орошать чужими слезами. Ну что ж, он получит всё, что хочет.
Белая дверь отворилась, и выглянула докторша. Она выразительно глянула на меня и произнесла: «Заходите» таким тоном, будто приглашала позавтракать. Я шагнула вперед, и Андрей запоздало тронул меня за плечо.
— Не волнуйся. Всё будет хорошо…
Мысленно я попросила: «Только не говори про миллионы женщин, которые проходят через это».
К счастью, он ничего больше не сказал.
«К счастью, к счастью, к счастью…» — это неуместное выражение застряло у меня в голове как гвоздь. Раздеваясь, я шептала: «К счастью, к счастью, к счастью…»
К счастью, меня уличили в моей подлости и сейчас казнят…
Подойдя к эшафоту, я спросила:
— Обезболивание будет?
Врачиха пожала плечами:
— Ночью нет анестезиолога.
— А как же?..
— Ничего, потерпишь…
…Пытка длится бесконечно. Кажется, еще секунда, и уже невозможно будет терпеть, но секунда проходит, и ты почему-то не умираешь, и боль вновь переполняет тело. Холодный пот жирными каплями пропитывает кожу, она отлипает от мяса и превращается в мешок, в котором корчится тело…