Лига мартинариев
Шрифт:
— Что это значит?
— Сам бы хотел знать, но мне не потрудились объяснить. Теперь, после смерти Старика я для них ничто.
Он слишком торопился подчеркнуть свою ничтожность. Ни прежде, ни сейчас верить Кентису было нельзя.
— Ты сказал, что Орас…
— Да уж, не забыл. Но мне ответили, что этот вопрос особый. Они относятся к Орасу настороженно. Может быть, даже боятся. Но скорее всего он просто для них чужак. Есть люди, за которыми общество почему-то ни за что не желает признать неоспоримого превосходства. Такие внутренние изгои встречаются повсюду — среди артистов,
Мне надоели его рассуждения на отвлеченную тему.
— Орас лучше всех! — в ту минуту я искренне верила в свое заявление.
— Кто бы сомневался! Только, к сожалению, Ева, твое мнение никто не станет принимать во внимание, — Он вдруг запнулся — и странный дьявольские огоньки запрыгали в его зрачках — знакомые огоньки, после подобной вспышки остается ждать, когда Кентис щелкнет зажигалкой и что-нибудь подожжет. — Ты обращала внимание, — спросил он, улыбаясь, — что боль иногда согревает? Нет? А ты… ты… — он еще пытался сдержаться, но уже не мог сладить с собой. — Ты знаешь, что там, в Инвалидном приюте тебя изнасиловали?
— Что за чушь! Ничего подобного не было.
— Ты просто не помнишь… Когда ты пыталась спасти мои рисунки и обожглась… потеряла сознание… — он облизывался и улыбался как кот, он весь дрожал от возбуждение, роняя эти мерзкие фразы. — Эти двое тебя оттрахали. А я смотрел…
Мне показалось, что он выплеснул мне в лицо стакан кипятку — так вспыхнули мои щеки. Я искала лихорадочно, за что бы уцепиться, как доказать, что этого не могло быть…
— … а потом… — Кентис вновь сделал паузу, глотнул побольше воздуха… — потом они оттрахали и меня.
Ну это было уже чересчур. Фантазия Кентиса разыгралась не на шутку. Я не сомневалась, что всю эту историю он только что придумал. Если бы то, о чем он рассказал спустя три месяца, на самом деле произошло, то весь бы наш городок знал об этом происшествии — хранить подобные тайны Кентис никогда не умел. Погоняла не может упустить возможность выдавить из ближнего поток энергопатии. А теперь он начнет болтать о своей выдумке направо и налево, и будет невозможно опровергнуть его слова.
— Если ты расскажешь об этом еще хотя бы кому-нибудь, Орас тебя убьет!
— Тебе главное, чтобы никто не узнал? — ухмыльнулся он.
Он выглядел таким довольным — давненько ему в голову не приходили подобные идеи!
— Всё это выдумка! — заорала я, приходя в ярость. — Если бы то, что ты говоришь, было правдой, у меня бы случился выкидыш. Ты врешь, просто беззастенчиво врешь — и всё…
— Но где-то в глубине души ты допускаешь, что это могло быть правдой?
— Если ты скажешь хоть слово Орасу, — прошипела я, сжимая кулаки.
— О нет, Орасу ни слова… ни слова… Ведь вы достигли предельного счастья. Скоро свадьба. Потом Орас станет мэром. Видишь, как всё замечательно. Ну, что же ты стоишь — беги к своему ненаглядному, пусть он выпьет драгоценную каплю твоей энергопатии. Не пропадать же такой добыче даром. Впрочем, он может сделать это и на расстоянии. Ведь он у нас асс.
Он приподнял шляпу и шагнул под дождь. Силуэт его тут же растаял во влажной пелене, а пульсирующая точка — пробоина в пустоту — осталась.
2
Кабинет Ораса был залит светом — горели бра на стенах и на огромном столе лампа. Андрей не любил подслеповатых сумерек, и в пасмурные дни по всему дому зажигал свет. Может быть, в детстве он боялся темноты и сейчас не до конца избавился от своей слабости?
Андрей что-то писал за столом, азартно исчеркивая текст.
— Это невозможно! — Он в ярости отшвырнул бумагу. — Как сказать людям, что я собираюсь их облагодетельствовать, и при этом не выглядеть вруном, и не сгореть со стыда? Может, надо просто сказать: вы бывали в моих кафе и ресторанах, покупали продукты в моих магазинах и знаете, как я умею работать. Так вот, заняв кресло мэра, я буду пахать двадцать четыре часа в сутки. А?
— Не лучше ли отказаться от этой затеи?
— Почему? — он с удивлением поднял на меня глаза. — Ты хоть понимаешь, какая обстановка в городе? Десятки погибших, сотни калек и потерявших близких. Нартов в тюрьме, Старик умер. Народонаселение напоминает перекисшее, расползающееся во все стороны тесто, кто-то должен собрать их вновь и вылепить нечто целое…
— Ты будешь месить это тесто?
— У тебя есть другие варианты?
Я села в кресло напротив него и взяла со стола предвыборный плакат. Мне плакат не нравился. Орас на нем выглядел красавцем, но вместо улыбки вышел какой-то жестокий, волчий оскал, а драпировки у него за спиной получились зловеще-красными, с черными зигзагами теней, хотя на самом деле ткань была лилового оттенка — истинно королевский цвет. Я отложила плакат.
— Андрей, ты чувствуешь боль этих людей… Тех, кто потерял близких в тайном лагере?
— Энергопатию, хочешь сказать? — он продолжал смотреть мне прямо в лицо.
Порой меня раздражала его манера разглядывать собеседника в упор, будто испытывая на прочность.
— Да, энергопатию. Ты понимаешь, что я имею в виду.
— Конечно.
— И ты поглощаешь ее?
— Да.
— Но, Андрей…
— Что — Андрей?! Я поглощаю энергопатию, но хочу, чтобы люди страдали меньше, если уж нельзя так сделать, чтобы они не страдали вовсе.
— Ты сам себе противоречишь! — раздражаясь, я повысила голос. — Энергопатия нужна тебе, чтобы достичь успеха. Если напряжение упадет, ты провалишься и ничего не добьешься.
— Что-то случилось? Я же чувствую…
Ну разумеется, он чувствовал ту энергопатию, что выжал из меня Кентис, и теперь поглощал привычную пищу. Волк, не могущий жить без крови. Волк, вызывающий восхищение.
— Просто волнуюсь за тебя, — соврала я не очень умело, но он поверил.
— Как всегда, ты все перепутала, — он попытался придать своему голосу мягкость, но не получилось. — Сначала я достигну успеха, а потом сделаю всё, чтобы страдание уменьшилось. И после этого уйду.
— Вернешься к своим булочкам?