Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
Изрядно уверовав, видимо, в непогрешимость своих намерений, радовал себя уже надеждою: на этот раз не ромеи его, а он заманит ромеев в перевесище. А случилось же противное: там, куда он отправил в темный вечер свои турмы стоял наготове и ждал удобного момента легион Каста.
Как случилось, что его никто не присмотрел перед этим, про то так же никто ничего не мог сказать. На умиротворенные будущим преимуществом и потому доверчиво беспечные турмы его посыпались тучи стрел. Неожиданность встревожила передних, передние развернули коней (по крайней мере, кто мог еще развернуть) и не стали ждать, что скажут предводители, погнали в обратный путь. Отчего, не все и не сразу поняли. Так получилась сутолока, а сутолока добавила всем страха, а страх — желание: рви копыта и беги, пока не поздно. Тем более, что оттуда, от леса, слышались уже призывные трубы — сигнал всадникам настигнуть супостата и взять на меч и копье.
Кто будет допытываться в такой потасовке, что делать. Бежали, куда видели. Одни — за предводителями, другие — всего лишь за теми, кто видели перед собой простор и надеялись: он спасет, если воспользуются темнотой и уйдут от погони.
Среди всех прочих бежали и верные, а между верных — и он, Баян. Единственное, что успел понять: таких перепуганных следует удержать, и дать какой-то порядок должен. Не будет порядка — будет еще хуже, нежели произошло. Ромеи ничего не делают наполовину, они, когда замышляют что-то, то замышляют с дальним прицелом. Турмы ведь прут в противоположную сторону, до противоположного леса. Что если и там — свои перевесища?
Из кожи лез, чтобы вырваться вперед, то и делал, что повелевал верным:
— Станьте во главе турм и отверните их от леса, к которому стремятся. Там — очередная ловушка. Не в лесу — в поле наше спасение.
Дошел его клик-взывание к турмам или турмы сами боялись теперь леса, как огня, и на клич обратили внимание, и за теми, которые вели вперед, пошли. Вот только не досчитались многих, когда рассвело. Разбежались в страхе перед ромеями по ближним и дальним полям, по оврагам и котловинам, лесам и перелескам. Это придало Баяну неприятностей, а неприятности вместе с позором, потерпевшего через собственную несообразительность, и совсем туманили ум.
— Как это могло случиться? — кричал на верных.
— Ночь была, предводитель. Могли ли видеть всех и повелевать всем?
— Вы никогда ничего не видите. Скачите во все концы, как знаете, так и действуйте, а турмы должны быть при мне. Все и немедленно! Не все потеряно. Я еще покажу им, — кивал на ромеев, — истинную ратную уловку. Баяна захотели перехитрить. Вот видели? — показал нагайку.
Что задумал, только он знал. А что-то задумал, когда хвалился. Потому что похвальбу от него редко слышали. Отмалчивался, и повелел действовать, и следил, чтобы те, что выполняли его волю и осуществляли задуманное, поступали так, как задумал. Сейчас уже не узнавали Баяна. И говорил больше, чем когда-либо, и на месте не мог усидеть. Неужели позор, постигший дважды подряд, допекал так?
Турмы собирались долго, но, все же, собирались. И это успокоило, наконец, Баяна. Выехал на пригорок, с которого открывалась оставленная за ночь даль, и пристально смотрел на нее. А через некоторое время позвал к себе и выведников.
— Скачите туда, — показал нагайкой в один конец, — и туда, — показал в другой. — Осмотрите, кто стоит против нас в лесу, где те, что стояли, сколько их. Помните, должны знать точно.
Гнев ненадолго оставил его. Вернулись некоторые тарханы — и снова разъярился.
— Болваны! — кричал. — Ни на кого положиться нельзя. Сколько говорил: шлите по сторонам выведников, знайте, что творится вокруг!
Те, которые готовили для кагана блюда и заботились, чтобы был сыт в походе, хвастались верным:
— И о еде забыл Ясноликий.
— А вы напомните.
— Пробовали. Гонит от себя, слушать не хочет.
— Потому что такого еще не бывало с нами, — пояснил кто-то из свидетелей этого разговора, — Шутки ли, как дважды подряд ромеи заставляли бежать, куда глаза глядят. И кого, самого Ясноликого!
— Он не простит им этого.
— Да так, когда дойдет до того, что возьмет верх над ними, дорого поплатятся за этот позор.
— Это все тот Коментиол. Надо было тогда еще взять в колодки, как был с посольством.
Тем не менее, выведники другое доложили кагану: не Коментиол заставил его бежать вчерашним вечером — Каст, тот самый, который разгромил их турмы у горы Эмма и забрал плен.
— Сколько с ним когорт? Где стоят другие ромеи?
— Коментиол и Мартин по другую сторону реки. Кажется, как стояли, так и стоят.
— Мне не то докладывайте, что кажется, а то, что есть! — рявкнул на выведников. — Довольно кормить догадками, наелся уже!
Опять отправились те, кому положено делать это, ближе к ромейскому лагерю выведывать, где ромеи, сколько ромеев, что замышляют, пользуясь тем, что авары отступили. Пока не убедились: Каст не вернулся в ромейский лагерь по другую сторону реки, все еще находится здесь и не собирается преследовать его, кагана.
«Вот здесь мы тебя схапаем, голубчик», — пообещал Баян и не без видимого удовольствия стал повелевать тарханам, кому засесть по одну сторону и следить за перемещением Каста, кому — по другую, кому изображать из себя таких, будто перепуганы, столкнувшись с ромеями, и возвращаются к Маркианополю, под защиту крепостных стен.
Умысел этот, кажется, ускорял желаемое. Гонцы доложили: ромейские выведники идут следом за отходящими.
— Не мешайте им, пусть идут, пусть выведывают и оповещают своих, где мы, что делаем.
А сам уходил и уходил. Где-то в полдень повелел турмам остановиться и делать все, что делают, когда собираются на ночь.
И снова прискакали гонцы от оставленных в засаде турм.
— Ромейские выведники, — сказали, — были у Каста, и тот протрубил путь.
— Пусть трубит, не мешайте. Когда же пойдет на нас, отрежьте его от Коментиола и Мартина, не дайте поступить помощи. Все остальное без вас сделаем.
Решаясь на это «все остальное», Баян так себе думал: «Пусть мизерной будет моя победа над ромеями, однако она должна быть. Иначе турмы изверятся в моей способности, как предводителя, как и в своей. А отчаявшись, убоятся ромеев, будут отступать, и отступать перед ними, пока не окажутся за Дунаем».
Повелел, где кому встать, как вести себя — и волновался, ждал очередных сведений — и опять волновался: только бы случилось так, как задумал себе, лишь бы было!
Всякому ожиданию наступает конец, как и всякому волнению. Наступил он и у Баяна. Движимый очередным соблазном взять еще один и, может, решающий верх над аварами, Каст погнался уже вслед за Баяном и не заметил, как оказался в расставленных для него сетях. Замышлял подойти ночью и напасть на аварский лагерь тучей, а обернулось так, что авары напали на него в урочное время — когда заря благословила рассвет. Когорты успели развернуться и встать напротив. Но что могли сделать, когда они налетели конные и так стремительно. Метали стрелы, метали копья, казалось, и не редели. Перли и перли. Всяк отстаивал себя.